Ровно в полдень снова затрезвонил дверной звонок. К этому времени Элли исходила вдоль и поперек свою комнату, пытаясь привести в порядок разбегающиеся мысли. Барнарду она сказала, что никого не хочет видеть. Ей нужно было время, чтобы обо всем хорошенько подумать.

Но ее желаниям не суждено было сбыться. Дверь комнаты распахнулась, и на пороге возник не Барнард, а Николас. На миг она потеряла дар речи. Но только на миг.

— Уходи отсюда!

— Дорогая Элиот, честно говоря, я ожидал чего-нибудь более оригинального.

За спиной Николаса появился запыхавшийся и раскрасневшийся Барнард.

— Элли… я ему сказал… что нельзя.. .сюда подниматься… но он… не послушал… , — Он все это действительно сказал, — подтвердил Николас с ухмылкой, которая могла привести в ярость кого угодно. — А я действительно не послушался.

— Уходи! — повторила Элли сквозь зубы.

— Послушай, Элли, мы все это уже проходили, — покачал головой Николас. — Я пришел, чтобы ты начала писать мой портрет.

Со стороны лестницы донеслись неясные звуки. Элли побледнела:

— Барнард, пойди помоги Ханне. И вообще вам полезно немного пройтись.

Барнард поначалу заколебался, но потом, будто что-то вспомнив, торопливо исчез за дверью.

— Так, — проговорил Николас. — Значит, хочешь остаться со мной наедине.

— Мечтать не возбраняется, Дрейк.

— Отчего же? Мечты тоже иногда сбываются.

— Я хочу, чтобы ты немедленно оставил мой дом. Николас задумчиво посмотрел на нее:

— Ты что, боишься писать мой портрет? Дело ведь в этом? Элли открыла было рот, чтобы ответить, но промолчала. Да и что она могла сказать? Она вся кипела от гнева. «Я не боюсь, я ничего не боюсь», — в отчаянии убеждала она себя. Но правда была в другом. Она боялась, и еще как! Она боялась, что если начнет портрет Николаса, то не сумеет сдержать себя и поцелует его. И снова отдаст ему свою любовь. Элли до боли стиснула зубы, чтобы не закричать.

— Тебе, по всей видимости, доставляет огромное удовольствие мучить меня.

Наигранная веселость слетела с его лица. Николас пожал плечами:

— Да не скажи. Меня мало волнует, что ты чувствуешь. Николас знал, что это откровенная ложь. Волнует, и даже очень. И с этим он ничего не мог поделать. Ему очень трудно поверить, что перед ним та самая женщина, которую он знал прежде. Выглядела она почти так же. И волосы, и фигура, и одежда изменились мало. Переменились глаза. Глаза Элли больше не светились невинностью, теперь в них трудно было отыскать прежнюю наивность. Исчез огонь вдохновения. Они были потухшими и больными. И Николас злился на себя за то, что это его задевает.

— Элли, ты же не можешь вот так взять и выставить меня вон. Тебе нужны деньги.

— Почему каждый считает своим долгом указывать, что мне нужно, а что нет!

«И правда, почему?» — удивленно подумал Николас. Но в данный момент это было не важно. Ему хотелось быть здесь. Сидеть рядом с ней. И пару раз как следует проучить, неожиданно промелькнуло в голове. Больше ничего.

— Может быть, все хотят помочь тебе увидеть возможность легко заработать деньги. А ты не видишь, даже когда они у тебя под носом.

— Легко заработать? — сухо переспросила она. — Я так не считаю. Николас удивленно рассмеялся, но тут же посерьезнел:

— Какая разница — легко или нет. Дело в другом. Можешь ты вот сейчас встать и сказать мне — или хотя бы себе, — что не нуждаешься в деньгах?

Элли сердито сощурилась:

— Ты же прекрасно знаешь, что нет.

Николас слегка шевельнул бровями, как бы давая ей понять: видишь , я же говорил. Конечно, он прав. Ей очень нужны деньги, о чем все и напоминали при случае. Будь он проклят со своей правотой! А что она может предложить взамен?

— Хорошо, — ледяным тоном заявила Элли и непроизвольно стиснула руки. — Я берусь писать портрет. Но сеансы только во второй половине дня.

Николас смотрел на нее и молчал так долго, что она стала уже думать, не упивается ли он тайным злорадством.

— Прекрасно, — наконец коротко согласился он. — Где мне сесть?

— Начнем завтра. Сегодня я не готова. Он заколебался, явно собираясь возразить, но предпочел пожать плечами.

— Отлично. Завтра так завтра.

С этими словами Дрейк ушел. Элли облегченно перевела дыхание. Если бы они начали сегодня, Николас наверняка заметил бы ее страх и не преминул бы этим воспользоваться.

Николас прибыл точно в три часа пополудни. На время сеансов Ханна и Барнард согласились уводить Джонаса из дома. Присутствие Николаса нервировало Элли.

— Интересно, как я буду писать такое каменное лицо и остановившийся взгляд? — сердито воскликнула зона, толком не зная, как себя вести.

— И чем мне следует заняться? — игриво поинтересовался он.

— Почитай книгу, смотри в окно. Делай что угодно, только прекрати пожирать меня глазами. Мне надо подумать, приглядеться к тебе, почувствовать лицо, чтобы портрет получился настоящим. — Конечно, Элли знала, что ей навсегда врезались в память и этот волевой подбородок, и четкая линия рта, и излом бровей. Как и тепло его кожи. У нее кольнуло сердце. — Хватит стоять столбом! Сядь наконец куда-нибудь! Да хотя бы вон туда, к окну, там свет лучше.

Бросив на Элли любопытный взгляд, Николас не спеша опустился на стоящий у окна стул и посмотрел на улицу. Элли тут же поняла, какую ошибку совершила, посадив его на солнце. Он был удивительно красив. Она умирала от желания узнать, о чем он сейчас думает.

Николас без разрешения открыл окно, и в комнату влетел знойный летний ветерок. Элли почувствовала, что начинает задыхаться — послеполуденная жара, его присутствие. Но тут он ее удивил, вытащив из кармана сигару. Она завороженно смотрела, как он откусил кончик, зажег спичку и закурил. Дрейк держал сигару своими длинными сильными пальцами на удивление просто и изящно. Уверенный в себе светский мужчина расслабляется. Но Элли знала, что за обманчиво спокойной внешностью скрывались железная воля и неодолимая сила.

— Не знала, что ты куришь, — заметила она.

Выпустив дым через ноздри, Николас пристально посмотрел на тлеющий кончик сигары и небрежно ответил:

— Я редко балуюсь. Тебе это мешает?

— Нет, — коротко ответила она и отвернулась.

Теперь не нужно было ничего прятать, и все краски и кисти лежали совершенно открыто. Элли уже могла не спускаться в подвал за скипидаром или олифой, которые заканчивались в самый неподходящий момент. Здесь же высились кипы холстов всех размеров, а не только такие, которые легко спрятать за ширмой.

Она занялась приготовлениями. Подбирала краски, придирчиво осматривала кисти, расстилала холсты. По большому счету все это было преждевременно. Сначала надо почувствовать Николасв, его суть, ту часть его души, которую он тщательно скрывал. Сделать несколько набросков. Но Элли никак не удавалось собраться с мыслями. Ей дышать-то было трудно, что уж говорить о всем остальном. С чего она вдруг решила, что справится с этой работой?

Николаса, по всей видимости, такие проблемы не беспокоили. Он сидел, и его мысли были явно далеко отсюда. Элли перевела дыхание и приказала себе собраться. Итак, как она собирается писать портрет?

Элли полночи не спала, размышляя над этим. Она понимала, что эта ее работа должна быть без единого изъяна. Чтобы у зрителей перехватывало дыхание. В противном случае не стоило и начинать. К утру она поняла, что поставила перед собой очень сложную задачу.

Писать живого Николаса, и писать с полной отдачей. Его прекрасное тело заслуживало кисти