памяти эти мгновения неизбывного счастья.

Раннее утреннее солнце ярким оранжевым шаром поднималось над горизонтом. На небо уже начали наползать легкие облака, обещая дождливый день. Николас стоял посреди спальни и все не мог отвести глаз от листка бумаги, который держал в руке. «Дорогой Николас. Прости. Элли».

Всего одна строчка. Отголосок далекого прошлого вновь настиг его, напоминая о том, что ему так хотелось забыть.

Николас смотрел через окно в сад и ничего не видел. Элли ушла. Она не пила кофе на кухне. Не собирала в букет ранние осенние цветы. Она ушла.

Прячась в предрассветной темноте, она, как вор, ускользнула из дома. Наверняка кралась на цыпочках, чтобы, не дай Бог, не разбудить его. А он безмятежно спал, как последний дурак доверясь женщине, которой, он уже знал, нельзя доверять ни в чем. Николас горько рассмеялся. Он и правда дурак. Только глупцы не учатся на собственных ошибках. Так что он получил то, что заслужил, — очередную записку и очередное предательство. И опять от женщины, которую глубоко и беззаветно любил. Дрейк яростно смял листок и швырнул его в погасший камин.

Он не собирался выяснять у Элли, что она имела в виду. Все и так ясно. С самого начала была только игра. Его одержимость этой женщиной обернулась страстью, из которой вызрела любовь. Любовь ждала, когда в его жизнь войдет Элли. Когда он решил на ней жениться, жизнь обрела светлую и высокую цель, ради которой он был готов на все. Но вот их тела слились наконец в любовном объятии, и он познал такую полноту чувств, прикоснулся к такой чистоте, о которых и не осмеливался мечтать. Сжимая Элли в своих объятиях, он был уверен, что, несмотря на все произошедшее между ними, они по-прежнему предназначены друг для друга. В тот момент он простил бы ей все, что угодно. Но она не пожелала стать дамой его сердца, не нуждалась в его прощении. Она предала связывавшие их незримые узы и в очередной раз с презрением отвергла его любовь. Что и доказала своей запиской.

Стоя на том самом пороге, через который она совсем недавно торопливо переступила, Николас признался себе, что ненавидит ее сейчас так, как ненавидел в своей жизни только одного человека.

Прошло два дня. Потом еще один. Лишь спустя неделю Элли решилась поверить, что Николас понял смысл ее записки и не станет ее разыскивать. Обрела она наконец свободу или окончательно разрушила свое счастье? Так думала Элли, стоя у окна и смотря на улицу. Барнард сидел перед мольбертом и трудился над своей бесконечной картиной, правда, уже не так нервно, как в первые дни после ухода Ханны. Джим заявил, что раз сегодня воскресенье, то он идет гулять в парк. Все мысли Элли были о завтрашнем дне. В таком состоянии она была почти готова вытерпеть очередной визит Чарлза Монро. По крайней мере когда все дни напролет она крутилась в магазине, торопясь в срок выполнить заказы, у нее не было времени обращать внимание на все нудные разговоры Чарлза о женитьбе. А он, став респектабельным буржуа, не уставал приводить ей все новые и новые доводы в пользу их брака.

В дверь кто-то коротко и решительно постучал. У Элли екнуло сердце. «Николас!» — по-глупому перепугалась она и тут же одернула себя. И что она сказала бы будь это он? Тут Элли заметила, что Барнард тоже обернулся на стук, и поблекшие глаза его горят безумной надеждой.

Сохраняя спокойствие, Элли пошла открывать. В дверях стоял облаченный в униформу посыльный.

— Мне нужен мистер Барнард Уэбб, — коротко сказал он. — Ему тут письма пришли. Элли стало досадно, но, опомнившись, она обругала себя круглой дурой. Барнард заторопился к двери и дрожащими руками взял толстую пачку писем. Посыльный нетерпеливо переминался с ноги на ногу и не уходил. Элли поняла, что он ждет чаевые. Нашарив в кармане юбки монетку, она спровадила юнца. Повернувшись к Барнарду, чтобы спросить про письма, она просто онемела. Тот обессиленно сидел на стуле, а вокруг валялись полученные послания. Ни одно не было распечатано.

— Барнард, что это? Что случилось? Ни слова в ответ, лишь тупой взгляд в невидимую точку перед собой. Забыв о своих заботах и бедах, Элли подобрала с пола несколько конвертов. Все запечатаны. Некоторые пожелтели от времени. С аккуратно надписанным одним и тем же адресом. И на всех штемпель — «вернуть отправителю».

Письма, что все эти годы Барнард писал своему сыну, вернулись обратно непрочитанными. Барнард начал сдавать буквально на глазах. От полного энергии весельчака осталась жалкая тень. Упрашивания Джима и увещевания Элли проходили мимо их друга. Впервые со дня их знакомства Барнард вел себя как приближающийся к концу своих дней старик.

Ночами Элли частенько вставала с постели и, расхаживая по комнате, гнала прочь мысли о Николасе. Днем же она изо всех сил старалась окружить Барнарда любовью и заботой. Но все было напрасно — Барнард сдался, признал свое поражение и оставил все попытки продолжать борьбу. Элли начинала злиться на него.

Как-то после полудня она, раздраженно хлопнув дверью своей комнаты, решительно направилась на второй этаж к Барнарду. Не услышав ответа на стук, она сердито распахнула дверь и вошла. Но гнев мгновенно улетучился, когда она увидела Барнарда, лежащего в постели, исхудавшего, с торчащими в беспорядке клоками седых волос. Рядом с ним тихонько покачивался в кресле-качалке Джим. Сердце Элли сжалось от жалости. Но она решительно подбодрила себя и приступила к исполнению задуманного. Ее сочувствие Барнарду ничего, кроме вреда, не принесло.

— Какие мы бедные, несчастные, как нам себя жалко, правда, Барнард?

Подскочив от ее неожиданного возгласа, Джим с недоумением уставился на Элли. Растерянный взгляд Барнарда придал ей решимости.

— Значит, твой сынок вернул тебе письма. Сочувствую. А ты что, не знаешь, что жизнь штука нелегкая? Знаешь не хуже моего. Так какого черта ты так позорно и легко сдался? — Она видела, что он хочет ей ответить, огрызнуться, но не может. — То, что сделано много лет назад, уже переделаешь, — безжалостно продолжила она. — Тебе что, наплевать и на тех, кто по-прежнему любит тебя? Ты пошел по легкому пути и решил долежать до смерти? — Барнард молчал, а Джим смотрел на нее как на сумасшедшую. — А как же мы, Барнард? Джим? Я? Мы же тебя любим! А ты нас мучаешь! — Помолчав, Элли добавила: — А как же Ханна?

— Так она же ушла, черт побери! — взорвался Барнард и скатился с кровати, чуть не сбив Джима вместе с его креслом, — Она ушла, отвернулась от меня! Чем она лучше моего сына?

— Так она ушла, потому что слышала от тебя лишь одни издевательства и насмешки! Одно твое словечко тогда — и она осталась бы. Как же ей не хотелось уходить! И у тебя была возможность ее удержать! — Элли не хватило воздуха. — Так нет! Ты был слишком горд или просто упрям как осел! Ты дал уйти любимой женщине и не удосужился найти для нее доброго слова, попросить остаться. Так вот, Барнард Уэбб, послушай меня. Всем нам прекрасно известно, что внутри старого сварливого ворчуна скрывается заботливый человек, даже более чем заботливый! Барнард, воинственно уперев кулаки в бока и трясясь от злости, являл собой живописную картину праведного гнева. Но его выдавали запавшие, полные слез глаза.

— Ты же всегда тревожишься за нас, Барнард, — продолжала настаивать Элли. — Признай хотя бы это, разве это так трудно?

Джим молча плакал. Барнард неловко задвигал руками и отвернулся.

— Признай это, Барнард, — в отчаянии воскликнула Элли. — Не будь таким себялюбивым!

— Что тебе от меня надо? — стремительно обернулся Барнард. — Чтобы я признался в том, что был никудышным отцом? Или негодным другом? Или в том, что был несправедлив к Ханне и не заслуживаю ее любви?

— Нет, Барнард, — тихо ответила Элли. — Признайся в том, что ты любил своего сына, и в том, что, как и большинство людей, тоже ошибаешься. Признайся в том, что ты любишь своих друзей. Признайся в том, что ты любишь Ханну и хочешь, чтобы она вернулась.

— Да мне-то что от этого! Я никогда не увижу своего сына. А Ханну и подавно.

— Сходи за ней! Пойди и скажи, что любишь ее. Барнард выдавил кривую и жалкую улыбку.

— Решайся, Барнард! Он, явно колеблясь, посмотрел ей в лицо долгим взглядом.

— Кому от этого будет плохо? — мягко добавила Элли.

— И то верно, кому от этого будет плохо? — грубовато повторил он и нерешительно улыбнулся.