самого. Так сказать, из собственных уст. Чтобы никаких предположений и догадок. — Скажите мне правду.

Дрейк посмотрел на нее долгим взглядом, и время, казалось, остановилось. Потом спокойно заговорил, но то, что услышала Элли, оказалось для нее полной неожиданностью.

— Я должен строить именно здесь ради доброго имени моих родителей.

Нью-Йорк, 1873 год

В доме царила непривычно тягостная тишина. Мать Николаса заперлась в своей комнате наверху. Отец уехал в контору, хотя Николас понимал, что делать там ему совершенно нечего. Няня пошла с Мириам погулять в парк. Даже прислуга отпросилась куда-то на вторую половину дня. Он нечаянно услышал часть разговора отца с матерью и понял, что очень скоро прислугу рассчитают окончательно.

Славная Ева, солидный Джеймс. Николас не мог представить себе жизни без них. Но он так же не мог представить себе жизни, которая так неожиданно свалилась на него.

С тех пор как отец вернулся домой и заявил, что они разорены, прошло несколько дней. Николас потерянно бродил по дому, толком не зная, чем заняться. Он мог приходить и уходить, когда вздумается, хоть каждый день ездить рыбачить на реку. Никто бы ему и слова не сказал. Но ему не хотелось ездить на рыбалку. Он Об этом просто не думал. Он страстно желал, чтобы все стало по-прежнему.

Во входную дверь несколько раз нетерпеливо постучали медным дверным молотком, да так громко, что Николас вздрогнул от неожиданности. Зная, что сейчас дверь открыть некому, он неохотно поднялся со стула в библиотеке.

— Добрый день. — Стоявший на пороге незнакомый мужчина широко улыбнулся, открыв ровные белые зубы.

Он был высокого роста, прекрасно одет, хотя, как показалось Николасу, и не с таким вкусом, как его отец. Может, это из-за ярко-малинового жилета, мелькнула мысль.

— Здравствуйте, — ответил Николас, пытаясь сообразить, отчего ему кажется, что он уже где-то видел этого человека.

— Отец дома?

— Нет, сэр, — вежливо ответил Николас. — Он у себя в конторе.

Мужчина, не спросив разрешения, шагнул в дом. Николаса кольнуло смутное беспокойство. Приглядевшись, он заметил что волосы у мужчины густые, светлые и намного длиннее, чем считала приличным мать. От взгляда его карих глаз Николасу стало не по себе.

— Я же сказал, что папы нет дома, сэр. Мужчина не обратил на его слова никакого внимания и принялся с интересом оглядывать прихожую, пожирая глазами развешанные на стенах картины и стоящую по углам кожаную мебель, античные вазы и восточные ковры на полу.

— Я провожу вас к выходу, — требовательно сказал Николас, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал повелительно. — Иначе мне придется попросить прислугу вызвать полицию.

— В доме сейчас нет прислуги, мальчуган, — откровенно рассмеялся мужчина. — Поэтому-то я здесь. Сначала все как следует разузнал и пришел. Негоже прыгать в воду, не узнав глубины, верно? — Он посмотрел Николасу прямо в глаза. — А я весьма неглупый малый, между прочим! — Его довольный смех эхом пролетел под высоким потолком прихожей. — Другие, вот они-то уж точно глупцы. Особенно те, которые выбалтывают секреты своим женам. Ты согласен?

У Николаса дико заколотилось сердце.

— Я, кажется, просил вас выйти отсюда. Мужчина насмешливо приподнял брови.

— Мальчик торопится стать мужчиной, — коротко и беззвучно хохотнул он. — Да ты не волнуйся. Я сейчас уйду. — Он еще раз с видимым удовольствием огляделся вокруг. — На сегодня хватит. Мне просто захотелось увидеть то, что скоро будет моим.

Сердце у Николаса вдруг забилось где-то у самого горла.

— Это наш дом!

— Пока ваш, — с сардонической усмешкой самодовольно ответил мужчина и удовлетворенный, направился к выходу. Но у самой двери остановился и вернулся назад. С отталкивающей ухмылкой он вытащил из нагрудного кармана газовый золотисто-голубой шарф, длинный и удивительно красивый. Николас тут же узнал его.

— Это моей мамы! — выпалил он.

— Да. Ее. — Безукоризненная улыбка мужчины, чуть поблекла. — Отдай своему отцу. Считай это письмецом глупцу, — ухмыльнувшись, добавил он. — С моей благодарностью. — Он снова направился к выходу, но па пороге обернулся: — Скажи ему, что от Гарри Дилларда.

Николас остался один в прихожей, и в голове у него безостановочно крутилось лишь одно имя — Гарри Диллард. Хотя он и был еще юн, но не настолько, чтобы не понимать, что Гарри Диллард не тот человек, у которого мог оказаться мамин шарф. И он уже достаточно повзрослел, чтобы знать, что отец ненавидит Гарри Дилларда.

Николас был совершенно ошарашен и машинально перебирал пальцами тонкий шарф, зажатый в руке. Потом попытался привести мысли в порядок. Он отдернул занавеску и посмотрел в окно. Гарри Диллард как раз садился в покрытый черным лаком экипаж, запряженный парой гнедых.

Вдруг Николас вспомнил тот день, когда мать хотела, чтобы он пошел с ней. Пообедать. В парк. Куда угодно. Но у него были свои планы. Николаса охватил леденящий душу ужас. Экипаж, из которого в тот день вышла рыдающая мать, и тот, что отъезжал сейчас от их дома, был один и тот же.

И даже ему, маленькому мальчику, все стало ясно как день.

Его мать рассказала Гарри Дилларду секреты отца.

Боже мой, что же ему теперь делать? Восстать против матери? Рассказать все отцу? Николас просто не представлял, как сумеет это сделать.

Николас потерял счет времени. Он очнулся лишь тогда, когда услышал, как мать спускается по лестнице.

— Николас, кто-то приходил? — спросила она полным слез голосом. Николас торопливо запихал шарф в карман и повернулся, чтобы ответить. Но в этот момент входная дверь с треском распахнулась, со всего маху ударившись о стену. На миг Николас решил, что это вернулся Гарри Диллард, но на пороге стоял отец с перекошенным от ярости, налитым кровью лицом. Волосы у него были растрепаны, одежда в беспорядке. При виде жены и сына он впал в неистовство.

— Будь проклят тот день, когда я появился на свет! — взревел Пьер Дрейк. — Будь он проклят! Ибо теперь я знаю, кто продал меня.

На письменном столе перед ним лежал пожелтевший от времени тонкий листок почтовой бумаги. Не письмо и не записка. Там было всего лишь его имя, короткая строчка, написанная неровным почерком, и подпись:

«Мой дорогой любимый Николас. Прости меня. Мама».

И больше ничего.

Николас тяжело вздохнул и закрыл глаза, утомленный постоянным уличным шумом, доносившимся снизу, с Пятой авеню. Он провел широкой ладонью по волосам и устало оперся подбородком о сплетенные пальцы, стремясь отвлечься от тягостных воспоминаний.

Он справился со всем этим, лишь наглухо замуровав в душе воспоминания о матери, заставив себя напрочь забыть ее. И все было в порядке до последнего дня. Почему после стольких лет сознательного забвения все вернулось обратно?

Может быть, из-за Элли?

Элли. Элли в зале суда, вся заляпанная грязью. Элли на пороге своего дома. Но чаще всего Элли под дождем.

Николас потряс головой. Ему всегда нравились темноволосые, темноглазые женщины. Их лишенные естественности, бархатистые голоса, такие же гладкие, как соблазнительные округлости их тел. И уму непостижимо, что его сводит с ума светловолосая, зеленоглазая и острая на язык особа, чьи чувства к нему можно назвать какими угодно, но только не сердечными, дружескими и любящими.

Что он вообще чувствует? Не самая ли это обычная страсть?