хранение связи. Это слово обозначает вот эту вещь, этот факт действительно имел место, этот опыт пережит на самом деле — устанавливаются 'что' и 'которые' относительно всего на свете. Таким образом, я спрашиваю тебя: 'Что ты сейчас пил?' — а ты отвечаешь: 'Лимонный чай', поскольку между лимонным чаем и недавним актом питья, совершенным тобой, существует связь. А если ты намереваешься мне соврать, тыдумаешь'лимонный чай' — с этим ты ничего поделать не можешь по причине существования все той же связи, — однако подыскиваешь мысленно какое-то другое слово и отвечаешь, скажем, 'яблочный сок'. Теперь устанавливается связь между недавним процессом питья, лимонным чаем и яблочным соком. Однако наиболее прочная связь возникает между питьем и лимонным чаем, потому что она истинна. Связь между питьем и яблочным соком также существует, поскольку ты сам ее создал. Однако существует она лишь за счет связи с лимонным чаем. Ты поспеваешь за мной?

— Как пантера.

— Подробности лжи запомнить труднее, чем подробности правды, поскольку существующие в сознании связи между первыми слабее. Сам акт вспоминания буквально таков: это повторная сборка составных элементов чего-то. Если они иллюзорны, произвести подобную умственную реконструкцию, естественно, труднее.

— То есть твой друг Сабо установил, что происходит в мозгах врунов, и изобрел некое подобие детектора лжи, так, что ли?

— Нет-нет. Он сделал куда больше. Он изобрелдефлекторлжи!

Адриан следил за тем, как табачный дым засасывается в маленькое оконце на дверце автомобиля. Где-то в глубине его сознания зарождалась пугающая мысль, что ему отведена в этой поездке роль большая, нежели просто пассажира и наблюдателя.

— Дефлектор лжи? — повторил он.

— Предположим, что все правдивое соединено в мозгу нервными связями типа А, а все лживое — связями типа Б.

— Хорошо.

— Представь себе машину, не позволяющую мозгу создавать связи типа Б. Человек, на которого воздействует такая машина, оказывается попросту неспособным солгать.

— А, вот, значит, что изобрел твой друг Сабо?

— Так он, во всяком случае, утверждал. Адриан с минуту поразмышлял.

— Существует вид лжи, — сказал он, — которую произносишь… которую люди произносят… так часто, что начинают и сами в нее верить. Как быть с ней?

— До какой бы степени ты ни верил сознательно в то, что говоришь, мозг твой все равно знает правду и соответственно устанавливает связи. Ты можешь вообразить, например, что, отдыхая в Сардинии, стал свидетелем того, как банда из двенадцати человек, вооруженных автоматами и ручными гранатами, ограбила банк, ты можешь, всем на горе, повторять эту байку на каждом званом обеде, на который твои опрометчивые друзья имели оплошность тебя пригласить, так что в конце концов и сам окончательно уверуешь в свои россказни. И тем не менее мозг, придавленный мертвым невральным грузом твоей убежденности, все равно будет прекрасно знать, что на деле бандитов было двое, а на вооружении у них состояли водяной пистолет и стреляющее шариками ружье. Твой мозг, видишь ли, тоже был там и зарегистрировал правду.

— Я понимаю. Понимаю.

— Сабо уверяет, что его машина является в той же мере устройством для оживления памяти, в какой и для предотвращения вранья. Она с такой же легкостью помогает человеку вспомнить, как по-немецки называется 'зубчик чеснока', с какой вытягивает из него правду о том, где он находился в тот или иной вечер.

— Bay.

— Ва, как ты справедливо отметил, у. Или, как говорят грузины, 'вах!'.

— Да, ноты-токак ко всему этому причастен?

— В том, что касается создания машины, никак. Мы с Белой переписывались десятилетиями, чуть больше года назад в его письмах появились упоминания о разработке 'Мендакса', как он причудливо обозначил плод своих интеллектуальных чресел. В прошлом июле Иштван Молтаи, его друг, скрипач, покинул Венгрию, чтобы принять участие в Зальцбургском фестивале. Бела доверил ему пачку касающихся 'Мендакса' документов. Идея состояла в том, что Молтаи передаст документы мне. Встречу мы назначили в доме Моцарта на Гетрейдегассе. По-видимому, кто-то либо следил за Молтаи, либо перехватил письмо, в котором Бела обговаривал со мной подробности этого свидания. Молтаи был самым неприятным образом убит всего в десяти ярдах от нас, как оба мы имеем причины помнить.

— Документы он тебе так и не передал?

— Молтаи проявил разумную предосторожность, оставив для меня пакет у портье отеля 'Золотой олень'. Пакет содержал пачку написанных от руки нот. Дуэт для фортепиано и скрипки. Музыка была какофонична до крайности, однако ноты ее отвечали буквам, которые образовывали текст на классическом волапюке.

— Так ты его забрал?

— Ты, возможно, помнишь, как нас в прошлом году ограбили при возвращении в Англию?

— Они утащили твой кейс!

— Да, верно.

— Но, Дональд, если позволишь мне спросить…

— Да?

— Почему ты не отправил документы по почте или еще как-нибудь? Если они решились перерезать человеку горло на глазах у всех… я к тому, что нельзя же было разъезжать повсюду с такими бумагами в валяющемся на заднем сиденье кейсе! Это непрофессиональный ход, старина.

— Непрофессиональный?

— Ну, ты знаешь. Методы проведения операций. Не этому учил Сэррэтт оперативников 'Цирка'.

— Сдается мне, Адриан, что ты заговариваешься.

— Ле Карре. Оперативные методы. Хороший оперативник взял бы документы и поместил их в ШТ или ТПЯ.

— Куда?

— В шпионский тайник или тайный почтовый ящик для связи с резидентом.

— А.

— Московские правила, Джордж, старина. Всегда московские правила.

— Да, не сомневаюсь, шпионский тайник был бы идеальным решением. Мне следовало об этом подумать. Я же вместо того изготовил фальшивую копию рукописи, а настоящую оставил в Зальцбурге.

— Что?

— Это представлялось разумным, — сказал Трефузис.

— То есть документы в украденном кейсе?..

— Содержали полную дребедень. Полагаю, они потратили немалое время, читая их так и этак, пока наконец не сообразили, что рукопись, попавшая им в руки, содержит ровно столько же поучительных сведений, сколько страницы с триста двадцать третьей по триста шестьдесят седьмую телефонной книги города Зальцбурга.

— А что ты сделал с настоящей рукописью?

— В отеле была одна очень милая горничная. Она сказала, что сохранит рукопись до следующего моего появления. Это как, тоже ход непрофессиональный?

— Ну, — ответил Адриан, — если рукопись все еще у нее, то профессиональный, если нет, то не очень.

Трефузис благодарно склонил голову.

— Ты только не оглядывайся, — сказал он, — но через две машины от нас уже двенадцать километров тащится белый 'ситроен'. 'Би-икс' это или не 'би-икс' я, по правде, сказать не могу.

Адриан оглянулся.

— Ты так и не сказал, — заметил он, — кто, собственно, перерезал горло тому скрипачу… еще раз, как его звали?