Десять минут спустя, вернувшись с напитками, Варя строго говорит:

– На сегодня хватит с меня твоих чудес. Я не железная. К тому же мне еще твоего приятеля переводить с басурманского наречия на нормальный русский язык. Только что вспомнила, чуть не поседела… А ты, пока меня ждал, сколько жизней успел прожить? И чьих, если не секрет?

– Ни одной, – улыбаюсь. – Я занят был, кофе твой допивал, пока он окончательно в помои не превратился. Серьезное дело, не до баловства, чай.

– Правда, что ли? – удивляется.

– Конечно, правда. Зачем тут врать?

– Тогда, пожалуйста, сделай это при мне, – просит она. – Я хочу знать, как… Как это выглядит со стороны. Хочу видеть, как ты вернешься обратно. Я не знаю почему, но мне очень-очень нужно, чтобы ты… Или ты сейчас не можешь?

– Да нет, почему. Могу. Запросто. Если для тебя это важно, смотри на здоровье.

Очень удачно все получилось. Я как раз одну милую женщину присмотрел, пока Варя в очереди скучала. На всякий случай, про запас: вдруг моя подопечная добавки потребует. Ну вот, самому пригодилась заначка. Очень своевременно и, я бы сказал, справедливо. А то уже больше суток живу, как последний дурак, собственной жизнью, на удивление насыщенной и занимательной, это да, но все же линейной до отвращения – для тех, кто понимает, конечно.

– Пока, – подмигиваю Вареньке, рукой машу, словно бы и правда уходить собрался. – До встречи!

И быстренько, быстренько, пока она не передумала…

Не знаю, что за черт меня дернул. То ли просто захотелось поглядеть со стороны: как это бывает, увериться, что во время отсутствия с губ моих не капала слюна, а глазные яблоки не закатывались под веки, обнажая страшную, влажную, яичную голубизну белков. То ли на нечто большее рассчитывала.

К примеру, надеялась наглядно убедиться – не на слово поверить, а увидеть, ощутить, почуять, – что мы в одной лодке, я и мой рыжий Иерофант. Что он – не лукавый гипнотизер, не новый Сен-Жермен, подыскивающий податливого медиума для грядущих ярмарочных выступлений.

А то мало ли. Еще и не такое, говорят, можно человеку внушить.

Я хотела видеть и верить; точнее, увидеть и поверить. Тут нужна совершенная форма глагола. Самая совершенная из существующих глагольных форм.

– Пожалуйста, – говорю, – сделай это при мне. Мне очень-очень нужно. Или ты сейчас не можешь?

Ну да, ну да. Тут же спохватилась и устыдилась, уже готова пойти на попятную. Действительно, кто его знает, как там все у них – у нас? – устроено? Может быть, человек столько сил на эксперименты со мною угрохал, что сейчас, того гляди, помрет. А что, вот возьмет и свалится под стол, а там помрет, надорвавшись.

Но он только обрадовался.

– Запросто, – отвечает. – Если для тебя это важно…

Подмигивает мне, ручкой машет, на стуле подпрыгивая. Юродствует, словом. Потом вдруг внезапно успокаивается. Сидит, молчит, улыбается, как обкурившийся сфинкс, забывший правильный ответ на собственную загадку. Передумал, что ли?

Ничего не понимаю. И спрашивать не решаюсь под руку. Вдруг человек готовится, концентрируется как-то – ну, что там положено делать в таких случаях? Мне-то ничего делать не приходилось, только сидеть и ждать, когда оно начнется.

Вот и сейчас буду сидеть и ждать. Курить и грустить.

О господи. А грустить-то с какой стати?

Вынуждена признать: мне почему-то обидно, что он с таким энтузиазмом ринулся выполнять мою просьбу. Сразу как-то стало понятно: ему тут со мною скучно. Надоело уже. Ничего интересного не происходит. Настолько ничего, что первая попавшаяся чужая жизнь словно бы медом намазана. По крайней мере, там нет занудной меня. Не нужно возиться…

Глупо, конечно, но я, кажется, просто ревную. Практически незнакомого человека, который всего-то и сделал, что пару раз погладил меня по голове, пустил поспать на кухонной тахте да колыбельную спел. Ревную, да. Не к чужой женщине, а к чужой жизни.

Бред собачий. Докатилась. Идиотка. Впрочем, нет, хуже. Гораздо хуже, чем просто идиотка. Для такого случая имеется политкорректное выражение: слабодумающая.

Такая и есть.

– Ты что загрустила, Варвара? – спрашивает рыжий.

Смотри-ка. Передумал.

– Передумал? – спрашиваю на всякий случай.

– Почему «передумал»? – изумляется. – С какой бы стати? Просто все уже, финита ля комедия, усталый странник вернулся домой после продолжительного отсутствия. Ты вот не могла никак поверить, что для стороннего наблюдателя так мало времени проходит, теперь можешь убедиться…

– В чем же, интересно, я могу убедиться, если я вообще ничего не заметила? – спрашиваю. – Я думала, ничего еще не происходит. Решила, ты просто готовишься, старалась тебе не мешать…

Безмятежность его несокрушима.

– Ну и правильно. Молодец, что старалась, мешать действительно лучше бы не надо… О, кофе совсем не остыл, здорово! Хочешь половину?

– Давай, – вздыхаю. – Заодно узнаю, о чем ты думаешь. Народная примета – страшная сила.

– Да я и сам тебе все расскажу. В настоящий момент я думаю, – он щурится от удовольствия, запивая кофе минеральной водой, – что нам с тобой следует отправиться домой и заняться делами. Через час на проспекте Мира будут страшенные пробки. А пока есть шанс их проскочить.

– Конечно, поехали. Только сначала покажи мне, кого ты… – и умолкаю, потому что единственный пришедший мне в голову глагол «потрошил» – как-то совсем уж неуместен.

– Женщина в белом свитере, видишь? – шепчет.

О. Женщина в белом свитере, еще бы! Смоляные кудри, ахматовский профиль, смуглая кожа, сумрачный взор. Такую поди не заметь.

– Красивая какая, – вздыхаю невольно.

– Ну да, пожалуй. Хороша. Хотя она собой чрезвычайно недовольна – и в данный момент, и вообще. Особенно носом и ногами… Ты одевайся давай. Правда ведь пробки жуткие будут. Задержимся на десять минут – потеряем как минимум час. А то и все два.