Он несколько раз прошелся взад-вперед, чтобы зрители смогли вволю насладиться его видом, и кинулся насидевших в первом ряду детей, вызвав у них пронзительные вопли и крики, затем подкрался к алтарю, постоянно озираясь, якобы желая убедиться, что за ним никто не подсматривает, и спрятал там свой мешок с деньгами. Потом он повернулся к публике и, злобно прищурившись, воскликнул:

- Эти глупые христиане побоятся украсть мои денежки, ибо они думают, что их охраняет святой Адольф. Ха-ха-ха! - Закончив свой монолог, варвар убежал за ширму.

С противоположной стороны появилась шайка одетых в лохмотья разбойников с мечами и тесаками; их лица были испачканы сажей и мелом. Они с опаской стали рыскать по нефу, пока один из них не увидел лежащий за алтарем мешок с деньгами. Разбойники принялись спорить: украсть его или нет? Хороший Разбойник доказывал, что, если они украдут деньги, это обязательно навлечет на них несчастье, в то время как Плохой Разбойник говорил, что мертвый праведник не может причинить им никакого вреда. В конце концов они все-таки схватили мешок и, удалившись в дальний угол нефа, стали делить деньги.

Снова прибежал варвар и, увидев, что его обокрали, пришел в неописуемую ярость. Он подскочил к гробнице святого Адольфа и начал проклинать его за то, что тот не смог уберечь его сокровище.

И тут праведник 'восстал из могилы'.

Варвар от страха бешено затрясся. Не обращая на него внимания, святой Адольф подошел к разбойникам и весьма театрально, только лишь указуя на них перстом, начал разить их одного за другим. Они стали биться в предсмертной агонии, кататься по земле, нелепо извиваться и корчить ужасные гримасы.

Святой пощадил лишь Хорошего Разбойника, который снова положил деньги за алтарь. Засим святой Адольф обратил свой лик к публике и торжественно провозгласил:

- Да убоится каждый, кто сомневается в чудодейственной силе святого Адольфа!

Публика взорвалась одобрительными криками и аплодисментами. Вышедшие на середину нефа актеры застенчиво улыбались. Главная идея пьесы, конечно же, заключалась в финальных словах праведника, однако Филип прекрасно понимал, что зрителям больше всего понравились эпизоды дикой ярости варвара и предсмертных мук разбойников.

Когда стихли аплодисменты, Филип встал, поблагодарил актеров и объявил, что в скором времени на пастбище возле реки начнутся соревнования по бегу.

* * *

В этот день пятилетний Джонатан сделал открытие: оказывается, он вовсе не самый быстрый бегун в Кингсбридже. Он явился на старт детского забега в специально сшитой для него монашеской сутане и вызвал настоящий взрыв хохота, когда задрал ее выше пупа и что было силенок побежал, выставив на всеобщее обозрение свою крохотную попку. Однако все его соперники были уже постарше, и к финишу он пришел одним из последних. Узнав, что проиграл, малыш был так потрясен и расстроен, что от жалости к нему у Тома защемило сердце, и, подхватив Джонатана на руки, он принялся его утешать.

Отношения между Томом и монастырским сиротой делались все ближе и ближе, но никому и в голову не приходило, что на это имелась тайная причина. Весь день Том проводил в монастыре, где бегал Джонатан, так что они постоянно видели друг друга, а Том был как раз в том возрасте, когда собственные дети уже взрослые, а внуков еще нет и порой очень хочется повозиться с чужими малышами. Насколько Тому было известно, ни одна живая душа в городе так и не заподозрила, что он - отец Джонатана. Если уж кто и пытался строить догадки, то, может быть, только Филип. Вполне естественно было предположить такое, хотя, узнай Филип об этом, он пришел бы в ужас.

Джонатан увидел старшего сына Малачи Арона и, вырвавшись из рук Тома, побежал играть со своим приятелем - от обиды не осталось и следа.

Когда проходили состязания среди послушников, рядом с Томом на травку опустился Филип. Был жаркий солнечный день, и на выбритой голове приора выступили капельки пота. С каждым годом Том все больше восхищался Филипом. Глядя вокруг на бегающих юношей, на дремлющих в тенечке стариков и на плещущихся в реке детей, он размышлял о том, что все это происходит исключительно благодаря Филипу. Филип управлял Кингсбриджем, решая, где строить новые дома, отправляя правосудие и решая споры; он давал работу большинству мужчин и многим женщинам города, нанимая их либо как строительных работников, либо как монастырских служек; и он руководил монастырем, который был словно бьющееся сердце живого организма. Он отбивался от хищников-баронов, вел переговоры с монархами и держал епископа на расстоянии. Все эти сытые люди, отдыхающие на солнышке, в той ли иной мере своим благополучием были обязаны Филипу. И в первую очередь - сам Том.

Том ясно осознавал истинную глубину милосердия Филипа, простившего Эллен. Для монаха это было совсем не просто... и так много значило для Тома! Когда она ушла, одиночество, словно черная тень, омрачило его существование. Сейчас она вернулась, и он был полностью счастлив. Она осталась такой же упрямой, неистовой, буйной и нетерпимой, но все эти черты характера были лишь внешней оболочкой - внутри же ее пылала истинная страсть, которая, словно свеча, освещала его жизнь.

Том и Филип смотрели, как мальчишки состязаются в умении ходить на руках. Победителем стал Джек.

- Незаурядный парень, - проговорил Филип.

- Не многие могут так ходить на руках, - кивнул Том.

Филип рассмеялся:

- Это точно, но я подразумеваю не его акробатические способности.

- Я знаю. - Давно уже одаренность Джека являлась для Тома источником и радости, и досады. Джек живо интересовался строительством - чего всегда недоставало Альфреду, - и Том с удовольствием делился с ним секретами этого ремесла. Но у Джека не было чувства такта, и он вечно спорил со старшими. Порой лучше скрыть свое превосходство, но Джек так и не научился этому, даже несмотря на постоянные преследования со стороны Альфреда.

- Мальчику надо учиться, - продолжал Филип.

Том нахмурился. Джек уже и так учился. Он был подмастерьем.

- Что ты имеешь в виду?

- Ему надо выучиться каллиграфии, овладеть латынью, прочитать труды древних философов.

Том совсем опешил:

- Чего ради? Он же будет каменщиком.

- Ты уверен? - Филип заглянул ему в глаза. - Он не из тех ребят, которые делают то, что им говорят.

Об этом Том никогда не задумывался. А ведь действительно, встречались молодые люди, которые всегда все делали не так, как от них ожидали: графские сынки, отказывавшиеся воевать; дети монархов, уходившие в монастырь; незаконнорожденные крестьяне, становившиеся епископами. Что верно, то верно: у Джека тоже был такой характер.

- Ну и что же, ты думаешь, он будет делать?

- Это зависит от того, чему его учить, - сказал Филип. - Я хочу, чтобы он посвятил себя Церкви.

Заявление приора удивило Тома - едва ли из Джека мог выйти священник, но оно одновременно и задело его за живое. Он надеялся, что Джек станет каменщиком, и был бы страшно разочарован, если бы мальчишка выбрал другой путь в жизни.

Между тем Филип продолжал:

- Господу надо, чтобы ему служили самые лучшие и одаренные молодые люди. Посмотри на всех этих юношей, прыгающих в высоту. Любой из них может быть плотником, или каменщиком, или резчиком. А многие ли могли бы стать епископом? Только один - Джек.

'А ведь и правда', - подумал Том. Если у Джека была возможность сделать карьеру священнослужителя, да еще с таким могущественным покровителем, как Филип, пожалуй, ему стоило воспользоваться ею, ибо это даст ему гораздо больше богатства и власти, чем он мог бы надеяться получить, будучи каменщиком.

- А точнее ты что-нибудь уже решил? - спросил Том.

- Я хочу, чтобы Джек стал монахом.

- Монахом! - Это звучало и вовсе невероятно. Парень на строительной-то площадке не желал подчиняться дисциплине - как же он смирится с монастырским уставом?

- Большую часть времени, - словно угадав мысли Тома, сказал Филип, - он будет проводить в занятиях.