он раскрывал их, но тут же бросал, потому что не понимал ни слова.

В середине дня техник-смотритель велел кому-то принести несколько бутербродов и бутылку молока. Механически Свиридов проглотил все, даже не почувствовав вкуса.

В литературе давно бытует образ писателя-неудачника, озлобленного, завистливого, подозрительного. К счастью для себя, Свиридов не стал таким. Не добившись успеха на литературном поприще, он не превратился в графомана, не затаил обиды на людей, не способных или не желающих уверовать в его гениальность. Он довольно легко смирился с мыслью, что таланта у него нет и писатель из него не получится. Но с тем большим нетерпением ждал он момента, когда на пульте машины загорится красный сигнал, сообщая о том, что работа, которой он посвятил все последние годы, закончена, и то, что не удалось ему, сделала созданная им машина.

Вопрос, может ли машина испытывать вдохновение, он решил для себя уже много лет назад. Теперь последнее слово было за высшим судьей - опытом. Свиридов твердо верил в свою победу. Но эта уверенность ничуть не прибавляла ему спокойствия. Наверное, так волнуется чемпион, перед тем как взойти на верхнюю ступеньку пьедестала почета. Будь у него хоть тень сомнения в исходе эксперимента, он гораздо спокойнее ожидал бы заветного сигнала.

К концу дня старик почувствовал, что его лихорадит. Наверное, он простудился, бегая по городу в поисках газет. Надо было уйти и лечь, но он не мог решиться оставить машину даже на минуту.

Только в первом часу ночи он поднялся наконец с табуретки и, с трудом переставляя ноги, вышел на воздух. Двор был как черный колодец, и сверху в него сыпались и сыпались снежинки. И старик вдруг почувствовал, что у него может не хватить сил, чтобы пересечь белый квадрат двора.

Утром Свиридов не смог встать с постели. Он метался по смятой простыне, обливаясь потом. Ему казалось, что он лежит в глубокой яме, а сверху, из машины, вылетают бесконечные рукописи, которые засыпают его, стискивают ребра, грозя удушить... Соседи вызвали врача, и тот определил воспаление легких.

Два дня старик никого не узнавал. Но антибиотики сделали свое дело. На третий день Свиридов пришел в себя и увидел наклонившегося над кроватью Зайчикова-младшего.

- Петенька... - пробормотал Свиридов, - помоги встать... К машине...

- Что вы, Николай Степанович, - испуганно зашептал мальчик, не догадываясь, что старик не смог бы сейчас сделать и шага. - Нельзя вам туда. Сейчас на улице мороз - сорок пять градусов по Цельсию! А по Реомюру еще больше. Вы как вздохнете, так и все. Да она и не кончила вовсе... Все тук, тук, тук. - И Петя сыграл пальцами по воздуху неведомую мелодию. Я сразу скажу, когда надо.

- Работает, - вздохнул Свиридов, опуская голову на подушки и закрывая глаза.

Долгое время старик лежал молча, и Петя подумал, что тот уснул. Но вскоре Свиридов позвал его.

- Посмотри, как она... - попросил он слабым голосом.

- Хорошо, - согласился мальчик. - Только вы лежите.

Он выскочил за дверь и опрометью взлетел вверх по лестнице в свою квартиру. Зайчиков-папа сидел за пишущей машинкой и что-то перепечатывал из толстой книги.

- Пришел в себя! - выпалил Петя. - Хочет идти к машине.

- Только через твой труп! - приказал Зайчиковпапа. - У старика слабое сердце. Любое волнение может его убить...

- Будет исполнено! - гаркнул Петя, выскакивая за дверь. Ему не хотелось, чтобы старик умер от волнения.

Через несколько дней старик смог наконец выйти из дома. Закутавшись как можно теплее, он спустился в подвал. Ноги его дрожали от слабости. Он открыл дверь и увидел, что на пульте горит немигающий красный глаз...

Задыхаясь, он отвернул болты, откинул крышку, вынул из машины пачку листов и впился глазами в верхнюю страницу, поднеся ее к самому лицу, потому что от волнения забыл надеть очки.

То, что он прочитал, ошеломило его. Он с трудом добрался до табуретки и долго сидел, прижимая руку к бешено трепыхавшемуся сердцу. Потом опять посмотрел на текст. Э т о г о н е м о г л о б ы т ь. И тем не менее он держал это в руках. Свершившееся было совершенно невероятно, неправдоподобно, фантастично. Он лихорадочно перелистал страницы, еще надеясь, что произошла какая-то ошибка. Нет, все было правильно.

Совершенно обессиленный, он долго сидел, тупо глядя в пространство. Он еще не верил в то, что произошло.

В отчаянии он поглядел на свое создание. Машина не обманула его ожиданий. Она была талантлива, она была гениальна. Но все это было ни к чему.

Свиридов отыскал в кармане очки, вздел их на нос и дрожащим голосом прочитал вслух первую страницу:

'Мой дядя самых честных правил,

Когда не в шутку занемог,

Он уважать себя заставил

И лучше выдумать не мог.

Его пример другим наука;

Но боже мой, какая скука

С больным сидеть и день и ночь,

Не отходя ни шагу прочь!

Какое низкое коварство

Полуживого забавлять,

Ему подушки поправлять,

Печально подносить лекарство,

Вздыхать и думать про себя:

Когда же черт возьмет тебя!'

Нервы его не выдержали. Он заплакал.

В это время Зайчиков-старший, сидя за своим рабочим столом, в который раз рассеянно перелистывал рукопись, вынутую им из машины. Его немного мучила совесть, но он оправдывал себя тем, что сделал это ради блага самого Свиридова, которого сильное потрясение и вправду могло убить. Пускай он сперва поправится, а тогда...

Зайчиков снова открыл первую страницу и с удовольствием прочитал:

- 'Все смешалось в доме Облонских. Найдя в кармане мужа фотографию прекрасной Эсмеральды, танцевавшей твист с козочкой на руках, княгиня рассвирепела и пригрозила мужу линчеванием. Угрозы княгини нельзя было пропускать мимо ушей, потому что о ее связи с мафией при дворе говорили довольно откровенно. Проклиная все на свете, Облонский сел в такси и поехал на телецентр, где должен был выступить с воспоминаниями о своих встречах с Бисмарком и Джоном Кеннеди. Однако сообщение о возвращении тридцать седьмой звездной экспедиции спутало все его планы. Он недолюбливал Эрга Ноора...'