языке. Веломоди сильно смущается. Коричневое лицо принимает темно-красный оттенок, глаза увлажняются, а на ноздрях выступают жемчужинки пота.

— Правда, что ты хочешь покинуть деревню? — повторяю я свой вопрос, когда молчание девушки слишком затянулось.

Веломоди забавно гримасничает, хочет что-то ответить, колеблется и беспомощно улыбается. Выручает ее один из парней, ее ровесник, семнадцатилетний юноша. Он обращается ко мне с жуликоватым видом:

— Я скажу тебе, вазаха! А дашь мне подарок?

— Дам.

Веломоди с веселым визгом набрасывается на парнишку, чтобы сдержать его болтовню. Парень увертывается и издали говорит:

— Она учит французский, чтобы говорить тебе: Oui, monsieur!

Веломоди прекращает погоню и, запыхавшись, возвращается ко мне.

— Он врет! — уверяет и тут же добавляет: — Подождешь минутку?

Веломоди бежит к пальмам, выбирает большой кокосовый орех, пробивает в нем отверстие и подает мне таким надменным жестом, точно это королевский дар.

— Выпей! — предлагает.

Я прикладываю орех ко рту. Великолепная жидкость: холодная, ароматная, сладкая. Напившись, отдаю орех девушке, и она мягко спрашивает:

— Вкусно?

— Изумительно!

Она тоже пьет из этого же ореха, затем вместе с подругами возвращается работать под пальмами. Ручной бабакут жмется к ее ногам.

Вечер в Амбинанитело начинается воплями лягушек на рисовом поле, орущих точно взволнованная толпа людей, потом пронзительно верещат сверчки, причмокивают ночные птицы, гудят проснувшиеся насекомые. Но громче всех кричит молодежь. Она собирается по ночам на краю деревни, под бешеный ритм барабана непрерывно танцует и оглушительно поет. По старинному мальгашскому обычаю лунные ночи принадлежат молодежи.

Я боюсь этих криков. Они длятся всю ночь, если только светит луна, и часто будят меня, несмотря на крепкий сон. Среди непонятных слов песни я узнаю тревожное слово «вазаха».

На следующий день коричневые парни смотрят на нас, белых людей, с усмешкой, а девушки просто избегают взгляда. В ночном пении кроется какая-то враждебная тайна.

— Они поют о нас? — спрашиваю хороших знакомых в деревне.

Но прямого ответа не получаю. Староста Раяона прикидывается лисой — он ничего не знает. Макоа Берандро пожимает плечами, а старик Джинаривело, мой друг, в самом деле знает немного. Он видит только свой любимый лес, взгляд его устремлен туда.

Остается учитель Рамасо. И он ничего определенного сказать не может. Но он, доброжелательный и услужливый, хочет помочь мне. Он знает, что часть жителей относится к нам недружелюбно, и считает, что это скорее каприз, а не настоящая вражда.

— Почти все юноши плохо к нам относятся. Чем это объяснить?

— Очень просто! — улыбается учитель. — Вы прилетели к нам, как принцы из ваших европейских сказок, и, конечно, интересуете всех молодых рамату. Есть только одно средство завоевать благосклонность парней.

— А именно?

— Выбрать себе девушку, взять ее в качестве вади и временно на ней жениться.

— Вы тоже сватаете мне Беначихину?

— У нас здесь много других рамату! Вопрос гораздо серьезнее, чем вам кажется. Дело не только в личных мотивах. Имея здешнюю вади, вы в некотором роде войдете в нашу мальгашскую семью, и тогда вся деревня вас признает своим. Вы Расоу знаете?

— Да, видел ее.

— Она не замужем.

— Хорошо, оставим это!

— Я все же хотел бы знать, что они поют о вас по ночам.

— Пойдем послушаем.

Сегодня луна восходит в десять часов вечера, и вскоре начинается обычное пение. Мы идем на окраину деревни и застаем уже танцы в полном разгаре. Танцуют человек тридцать. Два сомкнутых широких ряда, в одном — юноши, в другом — девушки, ритмически наступают друг на друга, то наскакивая, то отступая: извечный символ кокетства. Поют хором по очереди: то девушки, то парни.

Между двумя рядами увивается крепыш-солист. Когда хоры умолкают, он выкрикивает:

Вдруг барабанная дробь заглушает его слова, и хор девушек отвечает:

Певец, услышав признание девушек, фантазирует дальше:

Рамасо шепотом переводит слова и добавляет с улыбкой: