оценивать события. Мы знаем, что завоевать подлинную независимость при нынешней расстановке сил совершенно невозможно, но зато все больше мальгашей желало бы достигнуть широкой автономии в рамках французского империализма.

— Или вроде доминионов английской короны? — спрашиваю.

— Да, многим мальгашам, умеющим политически мыслить, это кажется реальным и достижимым решением: Мадагаскар, получив хозяйственную и политическую автономию в рамках французского империализма, станет мальгашским.

— А такие мысли приобрели уже какую-нибудь реальную форму?

— Нет еще. Пока это только не созревшие идеи. Но рано или поздно должна появиться политическая партия, которая эти идеи воплотит в жизнь.[8]

Из беседы со старостой Раяоной, врачом Ранакомбе и учителем Рамасо я узнаю любопытные вещи. Такие любопытные и важные, что они превратились чуть ли не в политическое интервью. Возле моей хижины проходят несколько девушек, несущих на головах пучки зеленых овощей с полей. Их приглушенное веселое щебетание доходит до нас, как песенка. Это похоже на живую картину из ветхого завета, в которую мощным потоком вливается предвечерний шум толчения риса в больших деревянных ступах. Архаическая картинка и шумы с незапамятных времен связаны с жизнью мальгашской деревни и кажутся перенесенными из другого мира и другой эпохи, так она далека от темы нашего разговора. И все же какая зависимость друг от друга! От того, какие бури всколыхнут Европу, какие идеи победят в Париже, кто в Тананариве возьмет власть в свои руки, — от всего этого будет зависеть в Амбинанитело судьба этих девушек с пучками зелени на головах и женщин, готовящих рис для семейного ужина.

В доводах обоих ховов некоторые вопросы для меня неясны, и я прошу Ранакомбе объяснить их:

— Вы представляете план политической автономии так, как будто на Мадагаскаре живет только один народ. А ведь здесь насчитывается около двадцати различных племен. Как вы думаете решить такой вопрос?

— Пустяки. Ведь у нас общий язык, и антагонизм между племенами легко преодолим.

— Вы тоже такого мнения, Рамасо? — поворачиваюсь к учителю.

— Нет!

Рамасо сидит в стороне. С напряженным вниманием прислушивается к разговору, не спуская с нас глаз.

— Почему? — спрашивает изумленный Ранакомбе.

Учитель глубоко набрал воздуху в легкие, как бы желая этим придать больше веса своим словам:

— Потому что антагонизм между племенами существует и избавиться от него теми способами, какие предлагает Ранакомбе, не удастся. Прежде всего антагонизм есть между главным племенем ховов и всеми другими народностями Мадагаскара как следствие деспотического управления ховов в прошлом веке. Вы согласны с этим, Ранакомбе?

— Только с оговоркой. Ведь феодальный деспотизм андрианов ушел в далекое прошлое.

— Да, но укоренившееся недоверие все еще существует.

— Со времени французского нашествия, — доказывает Ранакомбе, — недоверие это не имеет основания и постепенно исчезнет само собой. Все без исключения мальгашские племена находятся в настоящее время на положении подневольных, и у них один владыка.

Рамасо смотрит на врача с насмешливой улыбкой:

— Дорогой доктор, вы кому хотите затуманить мозги — вазахе? Или, может быть, мне? Именно со времени французского нашествия увеличились разногласия между ховами и другими более или менее отсталыми племенами. У вас появилось, как вы выражаетесь, среднее сословие, у других племен этого нет, там только одни крестьяне. Посмотрите на себя: мы живем на окраине страны бецимизараков, более пятисот километров нас отделяет от ховов, однако местная власть в руках представителя ховского народа. А разве не убедительно то, что в этой хижине из троих мальгашей, имеющих образование, двое — ховы! Представим себе, что в этот момент кончилось господство французов и власть на Мадагаскаре переходит к мальгашам. В чьи руки? Конечно, в руки нескольких тысяч представителей буржуазии — ховов, и повторилось бы то же, что было до нашествия французов: один класс одного племени господствовал бы безраздельно и — кто знает — деспотически над народом своего племени и всех других племен острова.

— А демократического движения вы не учитываете? — напоминает Ранакомбе.

— Нет! Не в этих условиях.

— Наверно, были бы созданы условия для поднятия уровня отсталых племен.

— Не верю! Буржуазии так же присущ деспотизм, как и прежним андрианам. Буржуазия отличается тем, что ревниво оберегает свои привилегии и опирается на эксплуатацию и насилие над другими.

— В таком случае, — говорит Ранакомбе, зло сощурив глаза, — в таком случае вы не видите возможности добиться независимости Мадагаскара?

— О-о, вижу! — отвечает пылко Рамасо. — Но только подлинной независимости!

Я с беспокойством смотрю на него. Если он откроет свои карты старосте и врачу — наверняка потеряет должность учителя. Оба хова подозрительно навострили уши. Я хочу предостеречь и удержать Рамасо, но не знаю, как это сделать.

— А что вы называете подлинной независимостью? — шипит староста Раяона.

Рамасо непринужденно улыбается:

— Вы не сердитесь на меня за откровенный разговор. Но вы, я думаю, согласитесь со мной. Я ни на минуту не сомневаюсь в искренности вашего мальгашского патриотизма. Однако наша будущая политическая жизнь не может опираться на относительно небольшую группу, даже если бы у нее были самые выдающиеся заслуги. Наше основное население — крестьяне; крестьянин-землероб и крестьянин- скотовод, землероб-хова и землероб-бецимизарака, скотовод-бара и всякий другой мальгашский крестьянин находятся в более или менее равных условиях, и поэтому они быстрее договорятся между собой. Только при единомыслии народных масс можно создать у нас нечто прочное и справедливое. Только власть народа может обеспечить на Мадагаскаре равную для всех жизнь.

Когда учитель кончил свою речь, наступило гробовое молчание. Затем оба ховы почти одновременно испуганно восклицают:

— Это же большевизм!

А врач Ранакомбе добавляет, уже развеселившись:

— И утопия!

Я не даю учителю ответить. Возможно, он был бы осторожен, но я предпочел не подвергать его опасному испытанию. И чтобы покончить со спорами, вскакиваю с места, хватаю рюмку рома и произношу тост за благополучие мальгашей:

— Разногласия во взглядах относятся к будущим и, можно сказать, внутренним делам. Пока они наступят, нужно преодолеть более близкие и более актуальные преграды. Вы согласны со мной?

Соглашаются, и я говорю дальше, чтобы смягчить обстановку:

— Я ценю и люблю всех мальгашей независимо от того, к какому племени они принадлежат и какой у них оттенок кожи. Поэтому позвольте выпить за братство и дружбу всей мальгашской семьи!

Гостям понравился тост. Взволнованный врач обнимает меня и восклицает:

— А я пью за братство мальгашей с вазахами, нашими настоящими друзьями!

— Это кто же? Богдан и я?

— Да, вазаха, да! Это вы! — подтверждают все трое.

Вскоре гости покидают хижину, я провожаю их. Солнце уже коснулось горных вершин, и воздух стал свежее. После жаркой беседы приятно вдохнуть чистый воздух. Кокосовые пальмы, растущие в изобилии вокруг нас и во всей деревне, золотятся в багряном зареве уходящего солнца и кажутся еще прекраснее.