поведение в меньших подробностях, чем Эллис, но его работы были более опасны.
Медики, которые, казалось бы, должны были проявить хоть какую-то терпимость, с готовностью взяли на себя роль полиции нравов. Издательство «Кеган Пол» беспокоилось по поводу английского перевода «Леонардо», выходившего в 1922 году, потому что там содержались упоминания о гомосексуальности. Особенно опасной считалась тема детской сексуальности. «Три очерка», которые с 1910 года стали доступны в США, потому что этой темой интересовалось целое множество специалистов, появились в британском издании лишь в 1949 году. Многие врачи в консервативной Британской медицинской ассоциации были бы рады, если бы Джонс лишился своей процветающей частной практики, поскольку его считали дважды виновным он занимался «нечистыми» темами и получал от этого прибыль.
Суссекское отделение Британской медицинской ассоциации в 1925 году слушало дело о «недостойной сексуальной практике», связанной с девочками и психоанализом. Это были неуверенные заявления, которые не публиковались и не доказывались — возможно, отголосок довоенных рассказов о Джонсе, загородный дом которого находился в том же графстве. На следующий год Британская медицинская ассоциация учредила комиссию, в составе которой был и Джонс, для рассмотрения психоанализа. Эта комиссия случайным образом просмотрела данные, собранные за несколько лет. Девочку тринадцати лет в интернате якобы заставили принимать ванну «совершенно нагой» в присутствии директора. «Это была школа, которой управляли по психоаналитическим принципам», — заявил врач, который подавал эту жалобу. «В Англии нет школ, построенных по таким принципам», — улыбнулся Джонс, единственный член комиссии, осведомленный о предмете.
Они выслушивали долгие речи о предполагаемой абсурдности психоанализа. Один «фрейдист» лечил жертву военной воздушной бомбежки. Этот неизвестный аналитик якобы нарисовал на бумаге сосискообразный предмет и спросил пациента, что это по его мнению. «Цеппелин?» — ответил пациент «А разве, — настаивал аналитик, — вам это не напоминает мужской орган?»
Джонс, учтивый и обладающий даром убеждения, спокойно смотрел, как его оппоненты делают из себя дураков, и постепенно настроил комиссию на более позитивный лад. «Это значит постоянно бороться с неуязвимым врагом», — писал он Фрейду в январе 1929 года, но отчет комиссии, сделанный позже в этом же году, не принес вреда. За многими моментами видна рука Джонса — в том числе за параграфом о «бытующем мнении, что [фрейдистский анализ] побуждает пациента потакать порывам, запрещенным обществом, хотя все предполагаемые случаи подобного, представленные комиссии, оказались беспочвенными». Он наконец смог отомстить медикам, когда-то выгнавшим его из Лондона.
Что бы Фрейд там, далеко в Австрийской империи, ни думал об этой деятельности, до него доносилось только эхо конфликтов, от которых он отгородился. Единственное событие в Лондоне, которое вызвало его интерес — и возмущение, — касалось Анны, которую Джонс посмел критиковать. Джонс как будто старался изо всех сил досадить Фрейду — еще один смиренный ученик, наверное, уставший от долгих лет унижения и немного возгордившийся, пока император спит.
За этим спором стоит фигура Мелани Клейн, психоаналитика с подавляющей личностью, которая прославилась благодаря своим противоречиям с коллегами. Австрийка (родившаяся в 1882 году), без академического образования, она была проанализирована Ференци и стала детским аналитиком. У нее развились догматические идеи о силе и сложности детских фантазий. Когда Карл Абрахам, ее учитель, умер в 1925 году, Джонс пригласил ее работать в Лондон, считая, что она принесет с собой свежие идеи и расшевелит британский психоанализ, который, несмотря на всю активность Джонса, больше походил на опереточную армию, состоявшую из десятка практикующих аналитиков. И Клейн расшевелила их на следующие тридцать пять лет. Некоторые члены британского общества до сих пор называют ее «эта сволочь».
Замечания, вызвавшие недовольство Фрейда, содержались в письме, написанном в мае 1927 года. Джонс описывал удачный анализ его двоих маленьких детей и тут же упомянул недавно опубликованную книгу Анны, введение в детский анализ. К сожалению, писал он, в книге есть места, с которыми он не может согласиться, добавляя необоснованно: «Не могу не предположить, что они, видимо, вызваны каким- то несовершенно проанализированным сопротивлением». В письме не говорилось еще кое о чем, что Фрейд наверняка знал: дети Джонса были в руках Клейн, методы которой отличались от методов Анны «Один из детей стал известным писателем Мервином Джонсом. В то время ему было пять лет. Он писал в своей автобиографии, что психоанализ не избавил его от невротических черт. „В любом случае, я забыл — или, вероятно, нужно сказать, подавил в себе — все связанное с моими сеансами с госпожой Клейн, если не считать поездки в ее дом и того, как выглядела ее комната“. Его друзья-аналитики этому удивлялись. Но то же самое произошло с маленьким Гансом.». Клейн решила, что дети гораздо умнее, чем считает Фрейд и все остальные, и лелеют убийственные эдиповы фантазии, когда им не исполнилось и полугода. Без сомнения, на доктрины обеих женщин влияли их противоположные характеры: одна — яркая разведенная женщина с детьми, вторая — страдающая тревожностью и никогда не знавшая мужчин.
Предположение, что Анна была «несовершенно проанализирована», явилось верхом наглости, даже если Джонс не знал, что аналитиком был ее отец. Сначала Фрейд просто напомнил ему, что подобные обвинения обоюдоостры. В сентябре 1927 года он потерял терпение и обвинил валлийца в том, что тот организует против него заговор. «Кто проанализирован достаточно? Я могу тебя заверить, что Анну анализировали дольше и тщательнее, чем, например, тебя самого». Расскажи мне, писал Фрейд, что происходит в Англии и в твоей голове. «Я научился многое выносить и не имею иллюзий о золотом веке, где ягненок пасется рядом с волком».
Джонс заверил его. «Настроение в Англии — абсолютная преданность вам и верность принципам психоанализа». Это было правдой. Джонс и британское общество оставались верными делу. Но Фрейд в пожилом возрасте боялся предательства. Он за глаза осуждал Джонса, называя его нечестным, лишенным оригинального мышления человеком, «применение которым моих идей осталось на школьном уровне», разочарованным ухажером, который мстит Анне за то, что она отвергла его в 1914 году — под влиянием отца, следовало добавить ему, если он сам хотел быть честным.
В каком— то плане жизнь Фрейда в 1920-х годах оказалась приятнее, чем он ожидал. Теперь, когда Австрия стала республикой, а от Габсбургов остались только воспоминания, Веной управляли социалисты. Они видели во Фрейде представителя нового постимперского строя, который принесет трудящимся мир и процветание. Именно они сделали его почетным гражданином города со словами, что чувствуют «особую благодарность и признательность» по отношению к нему за «новые пути, которые он открыл для образования детей и народа». Эта честь не слишком подходила такому человеку, как Фрейд, презрительно относившемуся к простому народу, к «деформированным черепам и носам картошкой» толпы, но ему все же было приятно получить ее, о чем он написал Сэму.
К политическим партиям Фрейд относился скептически, и чем больше они обещали, тем больше вызывали у него подозрений. Трудно было представить, что можно предложить новой Австрии, обессиленной инфляцией и уличными беспорядками, что бы сделало ее заметно счастливее старой. Многие люди всех классов сожалели о славном прошлом, и по улицам ходили диссиденты со злобой на лицах и ножами в карманах.
«Красная Вена», как ее называли, была только частью истории. Правительство страны, равно как и провинциальная Австрия — та небольшая часть, которая осталась после войны, — были католиками и консерваторами, а их возглавляли христианские социалисты. Их поддерживала мощная пронемецкая прослойка, стремившаяся к аншлюсу, союзу с Германией, запрещенному мирным договором. Раздавались речи о том, что нужно защитить немецкие моральные ценности от новой угрозы с востока, безбожников- большевиков, и от старой угрозы, которая всегда легко вызывала бурю эмоций, — «еврейской опасности». Обе стороны использовали военизированные организации.
В 1927 году у венгерской границы произошел инцидент: группа ветеранов войны стреляла в социал- демократов и убила инвалида и ребенка. На суде в Вене обвиняемых оправдали. Рабочие вышли на демонстрацию, штурмовали Дворец правосудия, испугали правительство и подверглись обстрелу тяжеловооруженной государственной полиции. Три часа спустя почти девяносто человек погибли и более тысячи пострадали — Вена не видела худшего насилия с 1848 года. Среди тех, кто был свидетелем этого массового убийства и вынужден был спасать свою жизнь бегством, был Вильгельм Райх. Именно после этого он вступил в коммунистическую партию.
Времена рождали экстремистов. «Неприятнейшее дело», — писал Фрейд Ференци с гор, прочитав об
