Я не поверил. Попытался разломить шарик, но он оказался крепко сцементированным и действительно состоящим из красной глины, без какой-либо примеси растительного корма.

-- Неужели марал ест глину? Вот чудо, никогда не слышал, -- продолжал Прокопий.

Пошли дальше тропою, рассчитывая, что она поможет нам найти разгадку. Километра через два к ней присоединилась еще одна тропа, которая и привела нас к подножью тупого отрога. На его склоне мы увидели красную полоску обнаженной глины. Это были солонцы. К ним со всех сторон тянулись тропы. Сама же глина была изрыта лунками. На пыльной земле мы видели совсем свежий отпечаток копыт маралов. Видимо, глина в своем составе содержала соль, что и привлекло животных.

День заканчивался. Ради любопытства мы решили провести ночь у солонцов. Старый кедр, растущий внизу, у самого излома отрога, прикрыл нас своей густой кроной, а маленький скрадок позволил нам незамеченными наблюдать за солонцами.

В эту ночь нам повезло -- мы наблюдали семейство маралов. Еще не успело солнце скрыться за макушками гор, как к нам в скрадок прикатился камешек. Мы насторожились и стали внимательно следить за склоном отрога. Не более как через минуту оттуда скатилось еще несколько камешков, и мы увидели выше солонцов быка марала. Он находился от нас метрах в восьмидесяти, что позволяло осмотреть его даже при вечерних сумерках. Голову зверя украшали строго симметричные десятиконцовые панты. Он был одет в летний рыжий наряд и казался выточенным.

Бык осмотрел внимательно место, втянул воздух, пытаясь уловить подозрительный запах, а затем осторожно спустился к солонцам. Теперь его внимание сосредоточилось на лунках, выеденных маралами по всему склону горы. Он запускал глубоко в яму голову, но, видимо, панты не позволяли добраться до глины, и зверь поворачивал их то в одну, то в другую сторону, прижимал к спине, причем делал это очень осторожно, стараясь ничем не задеть болезненно чувствительные рога. Но вот он опустился на колени и, повернув к нам зад, прикрытый желтым фартуком, стал есть.

Мы затаили дыхание и страшно сожалели, что так быстро гасла вечерняя заря. Вдруг марал всполошился. Он вскочил и замер в такой позе, которая позволяла ему мгновенно отпрыгнуть от солонцов и спасаться бегством. Зверь стоял вполоборота к горе, а голова была повернута вправо, откуда он, видимо, ожидал опасности. Вот он потянул в себя воздух. Еще раз. Только тогда напряженность заметно спала. Бык повернулся всем корпусом вправо и стал ждать.

Неизвестно откуда появилась самка. Это было грациозное животное. Голова, ноги, даже бесшумная походка -- все в ней вызывало восхищение. Звери какую-то долю минуты стояли неподвижно, осматривая друг друга, затем оба сразу подошли к одной лунке.

Самка стала копытить и есть солонец. А бык стоял рядом и продолжал осматривать ее. Мы так внимательно следили за ним, что и не заметили, как у солонцов появился маленький теленок. Он встретился взглядом с быком, и оба замерли. Один -- огромный зверь, уже в расцвете сил и красоты, а второй - крошечный, еще ничего не знающий, кроме материнской ласки, стояли друг против друга. Меньший робко подался вперед, намереваясь обнюхать незнакомца.

Бык угрожающе потряс рогами. На теленка этот жест не произвел никакого впечатления. Он потянулся ближе, все с тем же намерением обнюхать быка. Самец подставил рога, но не ударил, а осторожно, почти нежно коснулся теленка. Малыш обошел зверя с другой стороны, л когда тот подставил второй рог, теленок боязливо обнюхал его и стал добираться до морды.

За это время самка наелась глины и, не задерживаясь, тронулась вместе с малышом на верх отрога. Следом за ними пошел бык. Он на ходу вытягивал шею, обнюхивал крошечного, себе подобного зверя. Малыш вдруг повернулся и угрожающе потряс головой, но это получилось как-то по-детски.

Три дня, что мы провели, исследуя южные отроги Канского белогорья, оставили у нас большое впечатление о красоте, о мощи Саянской природы. У нас не было ни времени, ни сил подняться на самые вершины белогорья, но то, что мы видели, что пережили, позволило составить представление об этом очень интересном горном районе. Здесь налицо грандиозная работа ледников, оставивших после себя зазубренные вершины, обширные цирки, многочисленные карревые озера. Альпийские лужайки изумительной раскраски проникают высоко в область безжизненных курумов и снегов. Ключи, переполненные чистой как слеза водою прорезают тенистую кедровую тайгу. Ничто не напоминает о пребывании здесь когда-нибудь человека, все первобытно, дико. Это край непуганых зверей, где еще природа вольна распоряжаться всем.

Из трех горных нагромождений: Фигуристые белки, Кинзилюкская гряда и Канское белогорье, последнее, пожалуй, самое доступное, благодаря наличию хорошего подхода к нему со стороны рек Кана и Малого Агула.

В лагерь вернулись поздно вечером усталыми, разбитыми. На ногах мы принесли жалкие остатки обуви. Этот маршрут вымотал из нас последние силы и, если бы не надежда, что впереди нас ждет изобилие продуктов, трудно было бы продолжать наше продвижение в глубь гор. Теперь мы были далеко и совершенно изолированы от населенных мест. Голод продолжал строить козни.

На второй день к обеду мы достигли устья левобережного притока Сурунца. Это небольшая, но бурная река, берет начало в центральной части Кинзилюкского хребта и отсекает своим течением его северо- восточную часть, высунувшуюся в виде придатка. До устья Сурунцы река Кинзилюк обходит почти правильным полукругом этот горный придаток, изолируя его от Агульского белогорья глубоким ущельем.

Погода на редкость благоприятствовала нам; мы торопились, еще два дня и могут появиться самолеты.

Много времени прошло с тех пор, как уплыл Мошков с товарищами, много передумано, пересмотрено -- об этом знают только костер да бессонные ночи. Мы попрежнему испытывали чувство гордости за то, что не отступали, что неудачи, которые преследовали нас в течение всего путешествия, не сломили упорства. Это позволяло нам смело смотреть в будущее, каким бы оно неожиданным не было. Но все это давалось тяжело, мысли за судьбу людей не покидали меня.

Уже неделя как Алексей перестал выдавать ту мизерную порцию лепешки, которые он выпекал из мучного мусора, что собрали под разоренным лабазом. Он варил хороший суп из черемши и жирного медвежьего или маральего мяса, но до приторности пресный. Мы предпочитали сырую печенку и мозги из костей, употребляя все это с кислой ягодой жимолости. Кислота отбивает пресноту мяса.

Плохо было с обувью. Мы ходили в поршнях, сделанных из сырой маральей или медвежьей кожи. В солнечные дни наша обувь так высыхала, что мешала двигаться. Тогда ее снимали и несли за плечами. Зато в ненастье поршни размокали до того, что в одном можно было поместить обе ноги. Одежда наша была до того залатана, что посторонний затруднился бы определить первоначальный материал, из которого она была сшита.

Мы уже находились в пределах центральной части Восточного Саяна, и то, что совсем недавно казалось несбыточным, стало действительностью. Упорство людей победило. Но посмотрел бы кто-нибудь со стороны, какими измученными выглядели все мы. На лицах, на одежде, в молчаливом настроении участников экспедиции, во всем лежал отпечаток пройденного пути.

Еще немного терпения -- и нам сбросят с самолетов продукты, одежду, газеты и письма. Снова все повеселеем и полностью отдадимся своей любимой работе. Мы узнаем, что делается там, за гранью суровых гор, в родной стране, и еще раз переживем счастливую минуту сознания, что мы не одиноки.

Недалеко от устья Сурунца была предпоследняя остановка. До вершины Кинзилюка оставалось несколько ходовых часов. Как только хлопоты по устройству лагеря были закончены, все собрались вокруг костра. В ожидании появления самолетов люди все больше предавались мечтаниям.

-- Алеша, с воздуха-то махоркой набрасывает, чуешь? Ты бы прочистил трубку, давно она у тебя бездействует, -- подшутил Курсинов над поваром.

А Павел Назарович, услышав разговор о махорке, машинально схватил рукою карман зипуна, где лежала пустая сумка от табака, и, почесав задумчиво бородку, добавил:

-- Покурить бы хорошо; наверное, сбросят...

-- А тебе, Тимофей Александрович, еще ничего оттуда не набрасывает? -и повар кивнул головой на небо. -- Не сдается ли, что там письмо от моего сына-грамотея, а? -- И Алексей вдруг задумался. На его слегка похудевшее лицо легла тонкая пелена грусти.

-- Ничего, Алеша, не горюй, и письмо идет, и махорка, мука, сахар -словом, все, успевай только варить