Он произнес это нагловатым тоном беспардонного лжеца, точно специально разжигая мое недоверие.

— Сочувствую.

Скрестил руки на груди.

— Я тут размышлял о… вашей подружке. Вы, может быть, знаете, что деревенский дом, где живет Гермес, принадлежит мне. На второй этаж он не поднимается. Почему бы вам не позвать ее на Фраксос погостить? Наверху имеются все удобства. Без особого комфорта, зато просторно.

Я вконец растерялся; за его радушием чувствовалось гигантское самообладание… с такими ухищрениями заманивать меня в ловушку, а потом упорно подталкивать к бегству из нее! Твердо же он убежден, что я не улизну; а что, если принять его предложение? Алисон, конечно, и на сотню миль нельзя подпускать к острову, но меня так и подмывало насолить старику.

— Тогда на вилле я вам не помощник.

— А вдруг вы оба станете моими помощниками?

— Не бросит же она работу. И потом, я правда не собираюсь с ней мириться. — И добавил: — Но все равно спасибо.

— Хорошо. Предложение остается в силе.

И без дальнейших церемоний ушел, будто на сей раз по-настоящему обиделся. Я снова взялся за мотыгу, изливая в работе свою бессильную ярость. Еще через сорок минут стена была кое-как восстановлена. Занеся инструменты в сарай за домиком, я обогнул угол колоннады. Кончис сидел под ней, мирно читая греческую газету.

— Готово? Благодарю вас.

Я сделал последнюю попытку.

— Г-н Кончис, вы совершенно превратно представляете наши с моей бывшей подругой отношения. То была случайная интрижка. Все давным-давно забыто.

— Но она хочет увидеться с вами?

— На девяносто процентов — любопытства ради. Женщины, они такие. А может, потому, что ее теперешний сожитель ненадолго отлучился из Лондона.

— Извините. Не стану больше вмешиваться. Поступайте как знаете. Ваше право.

Я пошел к двери, проклиная собственную болтливость, но он окликнул меня. Я остановился на пороге концертной, обернулся. Настойчивый, заботливый взгляд.

— Поезжайте в Афины, друг мой. — Повернулся на восток, к лесу. — Guai a chi la tocca[69]. По-итальянски я знал всего несколько слов, но эту фразу понял без перевода. Поднялся к себе, разделся; в ванной принял душ из морской воды. Сердцем я понимал, что он хочет мне внушить. Я ей не пара просто потому, что не пара; а не потому, что она играет роль призрака, шизофренички, еще какую-нибудь. В некотором смысле я только что получил последнее предостережение; но человека с наследственной склонностью к азартным играм предостерегать бесполезно.

После душа я, не одеваясь, растянулся на постели и уставился в потолок; лицо Жюли, изгиб ресниц, тепло ладони, губ, невыносимо краткое касание плоти в момент поцелуя; плоть ее сестры, виденной вчера. Вот Жюли входит сюда, ко мне в комнату; вот она в соснах: тьма, исступление, притворный отпор… Я превратился в сатира; но, вспомнив, что с ним вчера приключилось, осознав наконец смысл ночного морока античных богов, умерил свой пыл и прикрыл наготу. Я уже чуть-чуть научился терпеть.

Ел я без всякого аппетита. Как только я вышел к столу, он выкинул очередной финт — протянул мне книгу.

— Мои статьи. Не на той полке стояли.

Небольшой томик в дешевом переплете зеленого сукна, без оглавления. Страницы разного формата, текст набран несколькими шрифтами — явно сведенные воедино выдирки из журналов. Похоже, сплошь французских. Мне бросилась в глаза дата: 1936. Два-три заголовка: «Ранняя профилактика шизофрении», «Профессиональные разновидности параноического синдрома», «Об одном психиатрическом опыте с применением страмония». Я оторвался от книги.

— Что такое страмоний?

— Datura. Дурман. Вызывает галлюцинации.

Я отложил томик.

— Обязательно прочту.

Впрочем, вещественные доказательства к концу ужина стали излишни. Кончис убедительно продемонстрировал, что в психиатрии он не просто бойкий дилетант и Юнга изучал основательно. Хотя отсюда ни в коей мере не следовало, что о Жюли он говорит правду. Мои попытки разузнать о ней что- нибудь еще он отвергал с порога: на данном этапе чем меньше мне известно о ее заболевании, тем лучше… однако пообещал, что до конца августа я получу исчерпывающую картину. Я сдерживался и не прекословил, ибо собственная затаенная досада начинала пугать меня; сцепившись с ним, можно остаться на бобах — он меня просто выставит. И потом, его явно распирал избыток «чернильной жидкости»: тронь — и ослепнешь. В целях самообороны я, в свою очередь, то и дело подпускал туману и утешался мыслью, что он избегает говорить об Афинах и Алисон по сходной причине — дабы не спровоцировать меня на дальнейшие бестактные расспросы.

Так прошла трапеза — я то ли внимал многомудрому светилу медицины, то ли трясся, как мышь в кошачьих лапах. Подпрыгивал в ожидании Жюли и мучительно гадал, в чем будет заключаться сегодняшний «эксперимент». Огонек лампы, освещавший наши лица, дрожал, вспыхивал и мерк под медленно агонизирующим ветром, усиливая смятение этого часа. Лишь Кончис сохранял полное спокойствие.

Разделавшись с ужином, он плеснул мне из оплетенной бутылки какого-то напитка — прозрачного, цвета соломы.

— Что это?

— Хиосское раки. Очень крепкое. Хочу вас слегка подпоить.

А за едой настойчиво подливал мне хмельного розового вина с Андикитиры.

— Чтобы усыпить бдительность?

— Чтобы обострить восприятие.

— Я прочел вашу брошюру.

— И решили, что это бред.

— Нет, но то, что там говорится, трудно доказать на практике.

— В науке практика — единственный критерий истины. Но это не значит, что не существует истин, которые практической проверке не поддаются.

— На брошюру кто-нибудь откликнулся?

— Еще как. Но не те, чьих откликов я ждал. А всякие подонки, что паразитируют на людском интересе к загадкам мироздания. Спириты, прорицатели, космопаты, пришельцы из Страны вечного лета и с Лазоревых островов, материализаторы духов — вся эта galere[70]. — Унылая мина. — Они откликнулись.

— А ученые — нет?

— Нет.

Я пригубил раки, обжег гортань: едва разбавленный спирт.

— Но там сказано, что у вас есть доказательства.

— Они были. Но эти доказательства не так просто предъявить. Позже я понял, что их и не стоило предъявлять никому, кроме узкого круга людей.

— Избранных вами.

— Избранных мною. Ведь в любой загадке таится энергия. И тот, кто ищет ответ, этой энергией питается. Достаточно ограничить доступ к решению — и остальные ищущие, водящие, — на последнем