нем это все перевернуто с ног на голову. То есть я хочу сказать, что он точно так же ненавидит все непривычное и всех, кто не такой, как он. Он так же эгоистичен, только его эгоизм какой-то нечестный: К. считает, что все виноваты в том, как он живет, и это дает ему право с чистой совестью заботиться только о самом себе. И так же, как Ситон, он упрям.

Книга потрясла меня еще потому, что я подумала — теперь все, кроме нас (да и мы тоже не без греха), так же эгоистичны и жестоки, только у одних эгоизм и жестокость робки, глубоко запрятаны и принимают извращенные формы, а у других вполне очевидны, грубо и резко выражены. Религиозность — при последнем издыхании. Ничто не может остановить этих «новых», они распространяются, набирают силу и скоро поглотят нас всех, словно трясина.

Нет. Этого не случится. Потому что есть такие, как Дэйвид. Такие, как Алан Силлитоу (на обложке сказано, что он — сын рабочего). Я хочу сказать, что интеллигентные «новые» люди всегда будут восставать против серости и переходить на нашу сторону. «Новые» саморазрушаются из-за собственной тупости. Они выталкивают интеллигентных прочь из своей среды. Особенно молодых. Ведь нам нужно иное. Не деньги. Не возможность угнаться за соседями и быть как все.

А это значит — борьба. Как в осажденном городе. Мы окружены. И нужно держаться изо всех сил.

Борьба между Калибаном и мной. Он — представитель «новых», я — «Немногих».

Я должна сражаться своим оружием. Не его. Не могу пустить в ход эгоизм, жестокость, досаду и неприязнь.

К. гораздо хуже, чем Артур Ситон.

Если Артур Ситон увидит современную скульптуру и она не придется ему по вкусу, он разобьет ее вдребезги. А Калибан закроет ее брезентом. Не знаю, что хуже. Только думаю, что второе.

Отчаянно хочу вырваться отсюда. Не дает облегчения ни рисование, ни музыка, ни чтение. Жгучая, жгучая необходимость (наверное, у всех узников так) видеть других людей. Калибан всего лишь полуличность, даже в самые удачные моменты. Мне хочется видеть десятки, сотни незнакомых лиц. Как в зной, испытывая жажду, пить стакан за стаканом холодную воду. Именно так. Когда-то читала, что человек может вынести не больше десяти лет в заключении. И не больше года — в одиночном.

Просто невозможно представить, что такое — заключение, пока не испытаешь на себе. Думаешь, ну, будет масса времени читать, размышлять, все не так страшно. Но это так страшно. Замедляется время. Даю голову на отсечение, все часы в мире отстали на целую вечность, с тех пор как я очутилась здесь.

Не следует жаловаться. У меня роскошная тюрьма.

Но эта его скотская низость с газетами, радио и т. п. Я никогда не увлекалась чтением газет или слушанием последних известий по радио. Но быть абсолютно изолированной от всего… Так странно. Чувствую, что совершенно теряю ориентацию.

Часами лежу и придумываю, как бы сбежать.

Без конца.

Утром разговаривала с К. Заставила его позировать. Потом спросила, чего же он все-таки от меня хочет. Чтобы я стала его любовницей? Но он был шокирован. Ответил, что это запросто может купить в Лондоне. Очень сильно покраснел.

Я сказала, что он словно китайская шкатулка. Так оно и есть.

Глубже других запрятанная шкатулочка — это то, что я должна его полюбить. Во всех смыслах. Душой и телом. Уважать его, преклоняться. Это так абсолютно невозможно, даже если бы удалось преодолеть физическое отвращение. Смогу ли я смотреть на него иначе чем сверху вниз?

Бьется лбом в стену.

Не хочу умирать. Чувствую в себе готовность вы-стоять. Всегда буду хотеть жить. И выживу.

Единственная необычная черта в нем — то, как он меня любит. «Новые» не способны ничего любить так, как любит он. Слепо. Абсолютно. Как Данте — Беатриче.

Наслаждается своей безответной ко мне любовью. Думаю, то же испытывал и Данте. Грустить, зная, что все безнадежно, и из печального опыта извлекать материал для творчества.

Впрочем, Калибан из этого опыта ничего извлечь не способен. Кроме жалкого довольства самим собой.

Люди, не способные ничего создавать. Ненавижу.

Как я боялась смерти в первые дни здесь. Не хочу умирать. Все время думаю о будущем. Отчаянно хочется знать, что готовит мне жизнь. Что со мной случится, что из меня выйдет, какой я стану — через пять лет, через десять, через тридцать. За кого выйду замуж, где буду жить, где побываю, что узнаю. А дети? И это не просто эгоистическое любопытство. Я живу в такое время — самый неудачный для смерти момент за всю историю человечества. Полеты в космос, наука, весь мир просыпается и тянется вперед и вверх. Начинается новый век. Я знаю, он полон опасностей. Но чудесно жить в этом новом веке.

Это — мой век. И я его люблю.

Сегодня меня одолевают мысли. Одна такая: человек нетворческий плюс возможность творить равняется человеку плохому.

Другая: попытка его убить означала, что я нарушила собственные принципы. Кто-нибудь может сказать: это не падение, это лишь капля в море, это не имеет большого значения. Но все зло в мире составляется из таких малых капель. Глупо говорить о незначительности этих малых капель. Капли в море и океан — это одно и то же.

Представляла себе (и не в первый раз), что живу вместе с Ч.В. Он мне неверен, он уходит от меня, он циничен со мной и жесток. Я в отчаянии. В этих снах наяву секс почти не имеет места. Просто мы живем вместе. В довольно романтичной обстановке. Северные ландшафты, море и острова. Белые домики. Иногда — Средиземноморье. Мы вместе и очень близки духовно. А детали — глупейшие, все из модных журналов. Но духовная близость существует. На самом деле. И ситуации, которые я воображаю (когда он меня бросает), вполне реальны. То есть я хочу сказать, мне в самом деле больно думать об этом.

Иногда я готова совершенно впасть в отчаяние. Ведь никто-никто не знает, что я еще жива. Меня считают мертвой, утратили надежду, примирились с этой мыслью. Это так, никуда от этого не денешься. Это — настоящее. А я сижу здесь, на кровати, и представляю себе будущее: как я поглощена любовью к некоему человеку; я знаю — я ничего не могу делать вполовину, не могу любить вполовину, я чувствую — меня переполняет любовь, и я готова отдать все — сердце, душу и тело — какому-нибудь цинику вроде Ч.В. Который меня предаст. Предчувствую это. В этих снах наяву о жизни с ним сначала все полно нежности и благоразумия, но я знаю, на самом деле так быть не может. Будет страсть и неистовство. Ревность. Отчаяние. Горечь. Что-то во мне погибнет. В нем тоже.

Если он любит меня по-настоящему, как мог он меня прогнать?

Если он любит меня по-настоящему, мог ли он меня не прогнать?

Полночь.

Мне никогда не удастся бежать. Я должна должна должна что-то сделать. Ощущение такое, что я в