Брови Лиланда взлетели вверх.

– И вы согласились? Я, должно быть, развратил вас, Джефф.

– Это не такого рода посетительница, – сказал граф. – Это ваша мама.

Улыбка Лиланда мгновенно угасла.

– Это не по правилам, Джефф, – проговорил он упавшим голосом. – Надо было сначала спросить мое мнение на этот счет.

– Нет, я этого не мог и не собирался делать, потому что отказ не был возможен ни с вашей, ни с моей стороны. Мужчины замолчали.

– Нам уйти? – прервала молчание Дейзи.

– Боже правый, нет! – воскликнул Лиланд. – Присутствие у меня в комнате молодых красавиц может ускорить ее уход. Так что останьтесь, пожалуйста. Вы озарили радостью мой день. Я самый противоестественный сын, – добавил он, заметив нескрываемое смущение Хелены. – А виконтесса – равнодушнейшая из матерей. Если бы я приветствовал ее появление радостными восклицаниями, она убедилась бы, что я вот-вот расстанусь с жизнью. Между нами нет теплых родственных отношений, – пояснил он. – И все это знают.

– Я вполне могу этому поверить, – пожав плечами, вставила Дейзи. – Я любила своего отца, но всегда понимала, что он не питает ко мне таких чувств. Он не то чтобы не любил меня, – поспешила она добавить, – и не обращался со мной плохо. Он просто не думал обо мне, вот и все.

Лиланд повернул к ней голову и прищурился от яркого солнечного света, который падал на Дейзи из окна и окружал ее неким ореолом. Или она сама, вдруг подумалось Лиланду, была светом, который ослеплял его? Вся она сияла – ее волосы, платье, ее улыбка и смех.

Снова и снова задавал он себе вопрос, почему она так привязалась к немолодому отшельнику и его раненому другу, когда весь Лондон мог быть у ее ног. Правда, что с ее прошлым она могла не привлечь к себе приверженца строгой благопристойности. Но на дворе как-никак девятнадцатый век. У Дейзи хорошее происхождение, к тому же она богата. Ее ум, красота и свежесть могут соблазнить любого нормального мужчину и побудить его добиваться ее руки.

Опасные мысли лезут в голову, когда лежишь в постели, подумал Лиланд, чувствуя, что и тело его начинает откликаться на эти размышления. Он попытался сесть попрямее, но пухлые перины этому мешали, охватывая со всех сторон, Лиланд буквально утопал в них, не в состоянии свободно двигаться.

– Милорд! – взмолился он, сердито ткнув кулаком подушку. – Смотрите, как я беспомощен. Позвольте мне хотя бы снова сесть в кресло.

Граф выразительно поднял одну бровь, и Лиланд смирился.

– Не хочу, чтобы на моих руках была ваша кровь ни в буквальном смысле слова, ни в переносном, – сказал граф.

– Так, по крайней мере, предупредите виконтессу, что я предпочитаю повидаться с ней в другой день, – попросил Лиланд. – Я чувствую себя слишком уязвимым. Она не видела меня в постели с того самого дня, как я родился.

Граф покачал головой:

– Не могу. Она уже в пути.

– Черт побери! – выругался виконт, но тут же спохватился: – Я хотел сказать – пропади оно пропадом, дорогие леди. Припишите грубое слово моей болезни и простите меня!

Дейзи удивилась, с чего это он извиняется, а Хелена сказала:

– Ничего страшного, милорд, во всяком случае, ничего такого, чего бы мы не слышали раньше.

Стало быть, виконт попросил прощения за то, что чертыхнулся? Боже милостивый, слышал бы он, какая ругань была в ходу в колонии! Глаза ее встретились с глазами графа, и они улыбнулись друг другу, понимая, что обоим пришло в голову одно и то же.

– Мой дорогой Лиланд, – послышался от двери спокойный голос. – Так это правда! Вы ранены, на вас напал в толпе грабитель.

– Привет, мама, – поздоровался с виконтессой Лиланд таким же спокойным, невозмутимым голосом. – Это мог быть и не просто грабитель, но человек, у которого на меня зуб. Вы ведь не раз говорили, что такой случай вполне вероятен, если я не изменю образа жизни.

Виконтесса постояла в дверях, приглядываясь к сыну. При безжалостном свете дня Дейзи увидела, что время оставило заметные следы на том, что было когда-то безупречной красотой. Однако признаки возраста – морщинки возле глаз и в уголках губ, а также седина в золотистых волосах – не только не портили, а даже подчеркивали эту замечательную, но холодную красоту.

Виконтесса Хей от голоса до улыбки являла собой образец уравновешенности. Она нисколько не походила на женщину, которая может перелезть через забор, чтобы убежать с цыганом. На женщину, и после этого побега совершившую еще много таких же экстравагантных поступков. Дейзи не могла себе представить, чтобы эта леди проявила хотя бы намек на страсть. Однако потом она вспомнила женщину- убийцу, которая отравила трех мужей: вид у нее был такой, словно она не способна даже на то, чтобы налить гостю слишком горячего чаю.

Дейзи заметила обращенный на нее взгляд холодных голубых глаз и отвернулась. Эта женщина почему-то вынуждала ее чувствовать себя виноватой, хоть и непонятно в чем.

– Миссис Таннер, доброе утро, – поздоровалась виконтесса, сняв перчатки и переступив порог спальни.

Она взглянула на Хелену, но не поздоровалась вслух, а лишь коротко кивнула. Слуги не считались достойными большего, а если Хелена и не была служанкой в прямом смысле слова, то получала жалованье за свой труд, разница невелика.

После этого пронзительные голубые глаза остановились на графе, и виконтесса заговорила с