нибудь короткой болезнью? – Назару очень захотелось сказать об этом Валерии и врачихе, но он удержался. Было совсем не похоже, что его теперь вот так просто возьмут и отпустят.

Он насчитал уже три целиком пройденных этажа, выползал низ четвертого.

– К сожалению, главный изолятор детского отделения сейчас полностью заполнен, – продолжала врачиха, обращаясь к Валерии, – Возможно, завтра мы переведем вашего мальчика туда, если освободится место. А сегодня он побудет в старом изоляторе.

Валерия вопросительно посмотрела на врачиху.

– Им сейчас почти не пользуются, разве что в редких случаях, например, как ваш, но ему там будет хорошо, – пояснила докторша, – Наша больница старая, и ее, как бы сказать, было решено частично переоборудовать, приспособить под настоящие потребности некоторые помещения. В том числе и старый изолятор. Вот только никак пока не дождемся побольше средств.

Валерия кивнула, мол, в наше время это неудивительно. Когда-то она и сама лежала в детском отделении этой больницы. Правда, в изолятор не попадала – ее тогда сразу перевели в специальную палату с боксами, куда на первые несколько дней размещали всех новеньких. Оказавшись здесь снова, она как-то внутренне ощутила, что за все эти годы традиции тут совершенно не изменились. Возможно, оно и к лучшему, – решила она про себя и ласково потрепала Назара по голове. Он кисло улыбнулся в ответ.

Ему так сильно хотелось домой, что он готов был заплакать. Все вокруг казалось таким чужим, неприветливым и даже враждебно таинственным. И он бы, наверное, заплакал, если бы не присутствие этой незнакомой полной врачихи с черной башней волос на голове. Да и сама докторша выглядела очень строгой, хотя не обратилась к нему прямо еще ни разу.

– Там чисто, через день приходит уборщица, и вполне… – врачиха улыбнулась, – Впрочем, вы сейчас сами все увидите. Разве что, – она чуть наклонилась к Назару, – будет немножко скучно одному. И нет телевизора. Но это ведь ненадолго, – мягко произнесла она, и вдруг перестала казаться Назару такой уж строгой. Он немного повеселел и кивнул.

Лифт наконец остановился. На шестом, предпоследнем, этаже. Старичок-лифтер с отсутствующим выражением лица раздвинул дверцы, толкнул площадочную браму, выпуская своих пассажиров на свободу.

– Вот сюда, – врач повела их за собой.

Оказалось, идти совсем не далеко. Большая, выкрашенная белой масляной краской дверь находилась в углу просторной лестничной площадки всего в пяти-шести шагах от выхода из лифта. Когда тот заскрипел, отбывая, Назар повернулся и увидел, как за опускающейся кабиной на стальных тросах следует, будто нескончаемо длинная пуповина, связка толстых проводов. Старичок уже сидел на своем стульчике, сложив руки на коленях, и безразлично смотрел куда-то в стенку.

Дверь изолятора находилась рядом с входом в детское отделение; та дверь была двойной, наполовину стеклянной, разрисованной хорошим художником, который изобразил известных мультипликационных героев – картинки были очень яркими, жизнерадостными и, казалось, это не просто двери в больничное отделение, а ворота в маленькую детскую страну. Через стекло между красочными рисунками Назар успел заметить нескольких детей разного возраста.

– Все, пришли. – Сказала врачиха, открывая большим ключом тяжелую невзрачную дверь изолятора.

Первое, что поразило Назара, это потолок – он был необычайно высоким. Едва ли не в два раза выше, чем у них дома. Отчего и так довольно большое помещение изолятора выглядело просто огромным. И пустым – из-за того, что в нем никого не было.

В палате, которой, собственно, и являлся изолятор, стояло восемь коек – по четыре с каждой стороны, – образуя широкий проход к очень большому окну (здесь Назару все казалось непривычно большим). Каждую кровать с соседней разделяла перегородка примерно двухметровой высоты; нижняя половина перегородок была пластиковой, бледно-голубого цвета, верхняя – из толстого оргстекла. Вдоль прохода с высоченного потолка свисали четыре простых круглых плафона. В углу, напротив входной двери располагался туалет, оттуда доносилось журчание воды в унитазе. Пахло сыростью, хлоркой и нежилым помещением.

Изолятор произвел на Назара тягостное впечатление.

– Ну, – сказала ему врачиха, – выбирай место, которое тебе больше нравится. Здесь все в твоем полном распоряжении.

Назар медленно прошел в сторону окна и выбрал кровать, что находилась ближе к нему в противоположном от входа ряду. Это место казалось как-то веселее, вернее, менее тягостным. И не только из-за близости окна – межкроватная перегородка была только с одной стороны и не так сильно давила. Рядом с кроватью стояла небольшая тумбочка, над изголовьем – светильник для чтения.

Назар сел на койку и слегка попрыгал: та непривычно пружинила, глубоко продавливаясь вниз; ему еще никогда не доводилось спать на кровати с металлической сеткой.

К нему подошли врачиха и Валерия.

– Располагайтесь, я скоро вернусь, – сказала докторша и оставила их одних.

– Мне здесь не нравится, – хмуро бросил Назар.

– Мне тоже, – призналась Валерия, осматриваясь. Она расстелила ему постель, переложила в тумбочку кое-какие продукты, взятые из дому, и переодела Назара в легкий спортивный костюм.

– А если анализы будут плохими, я… тогда останусь тут, да? – спросил он, разволновавшись от этой мысли.

– О, разумеется! И мы наконец-то избавимся от тебя! – раздался в его голове торжествующий хохот, – Привести тебя сюда было просто великолепной идеей, разве нет?

– Постарайся, чтобы они оказались хорошими, ладно? – грустно улыбнулась ему Валерия, не ответив прямо на вопрос.

Назар пожал плечами и отвернулся к окну, испытывая прилив жгучей обиды на мать.

Если не считать, что он остался здесь совершенно один, Назара особо угнетали два обстоятельства: решетка на окне и дверь изолятора – она запиралась на ключ снаружи. Отчего все это здорово походило на тюрьму.

Или на место для наказания плохих детей.

После ухода Валерии первое время Назар смотрел в окно, которое выходило на просторную застекленную веранду, принадлежавшую детскому отделению. До нее было метров двадцать пять. Назар решил, что, видимо, это специальная палата для игр, потому что заметил мелькание нескольких детей, носившихся друг за другом как дикари. Потом он различил двоих, которые, вроде бы, пытались наладить игру в бадминтон; еще двое или трое занимались чем-то перед широким столом – рассмотреть толком не позволяло стекло, отражавшее дневной свет яркими бликами.

Ему и так было тошно. Назар бросил последний взгляд на веранду, где беззаботно развлекалась орава таких же, как он, детей, и отошел от окна. Затем отыскал среди своих вещей электронную игру «тетрис» и, стараясь больше ни о чем не думать, гонял темно-серые квадратики по экрану, пока в двери изолятора дважды не повернулся ключ.

Вошла медсестра.

– Привет, – она прошелестела накрахмаленным халатом между отгороженными кроватями к его «кабинке», – Держи, – и протянула термометр.

Назар поздоровался и, отложив «тетрис», сунул градусник под мышку. Медсестра повернулась спиной к окну, опершись локтями о широкий подоконник.

– Я подожду тут, не стесняйся.

Скорее всего, ей не было и двадцати, хотя для Назара она была вполне и давно взрослой, худощавая, со светло-русыми волосами, собранными сзади в простой хвост.

Она разглядывала Назара с бесцеремонным любопытством, словно он являлся неким диковинным существом, удравшим из гастролирующего зоопарка и бог весть как очутившимся здесь. Тем временем Назар демонстрировал углубленное изучение линий паркета, структуры волокна на дереве своей тумбочки,