Поняв, что до кавалера не доходит, Маринка задумчиво проговорила:
– Слушай, а я не того?
– В смысле? – Он наконец приподнялся на локтях, с недоумением посмотрев на голую девицу, задумчиво прислушивающуюся к своим внутренним ощущениям. – У тебя что, видения?
– Паша, – Маринка даже застонала от его непонятливости. – Кроме головы, у меня есть еще другие, не менее важные части тела!
– Ну согласен, – Павел Антонович совершенно запутался и не понимал, к чему она клонит. Но тема в любом случае уже была неприятна.
Маринка озадачилась: одно дело намекать, желая чтобы кавалер сам дозрел до мысли о беременности и озвучил ее, чтобы иметь возможность удивленно-испуганно распахнуть глаза и в отчаянии затрясти головой, и совсем другое, когда его приходится ткнуть носом в свершившийся факт. На самом деле ни о какой беременности, конечно, и речи быть не могло, Маринка слишком бдительно относилась к таким серьезным вопросам, но необходимо было как-то настроить Павла Антоновича на правильную волну и заставить задуматься о вечных ценностях, а именно о детях. Важно было подготовить его к решительному шагу, помочь освободиться от старой чешуи, в виде вздорной жены, сковывающей его свободу, и ничего лучшего, как вечная тема «залета», ей в голову не пришло. Еще никогда не подходила Бульбенко так близко к самому главному этапу своей жизни, поэтому все ее предыдущие кавалеры не были удостоены чести быть заподозренными в отцовстве.
– Как ты думаешь, я не беременна? – наконец выпалила Марина, придав лицу выражение искренней озабоченности и тихого ужаса.
– Нет, что ты, – внезапно успокоился Павел Антонович и даже хохотнул.
– Почему ты так уверен? – от неожиданности она резко вскочила и сурово уставилась на булькающего своим мерзким хихиканьем мужика.
– Просто уверен, и все. Забудь, детка, и больше так меня не пугай!
– Нет, я хочу…
– А я не хочу. Прими это как факт, – перебил ее Павел Антонович, пару лет назад посредством несложной операции обезопасивший себя от подобных сюрпризов.
Маринка категорически не любила принимать что-то как факт, не получив подробных и исчерпывающих объяснений, но настаивать на них сейчас не следовало. Надо было изо всех сил стараться быть полной противоположностью его жене.
– Ну и ладно, котик, – нежно проворковала она, нырнув под одеяло. – Ты устал?
– Нет, – Павел Антонович внезапно выкатился с другой стороны и начал одеваться.
– Ты не останешься? – капризно протянула Маринка, сложив губы трубочкой и пытаясь пустить слезу. – Тогда и я поеду.
– Ну ладно, только собирайся быстрее.
– Ты куда-то торопишься? – Она насторожилась и даже вытянула шею, как суслик в предчувствии опасности.
– Солнышко, мне домой надо, если ты хочешь еще раз увидеть меня живым и невредимым.
Обращение «Солнышко» неприятно резануло слух, но она воздержалась от комментариев, ласково погладив его по плечу:
– Боюсь, что невредимым она тебя мне не вернет! Эта мегера высосет из тебя все соки, перетрет своими вставными челюстями и выплюнет. В твоем возрасте нужен покой и положительные эмоции, иначе могут начаться проблемы с психическим здоровьем и, как следствие, с потенцией.
Потенция Павла Антоновича волновала намного больше психического состояния, но дело было совсем не в этом. Конечно, терпеть Елену Николаевну было временами тяжело, а иногда и вовсе невозможно, но жена держала его в золотой клетке, улетать из которой хотелось только на прогулку, но не насовсем.
Утром Вика проснулась от холода. Зубы мелко стучали, а руки противно тряслись. Она попыталась встать, но не смогла: тело было словно втиснуто в огромный кокон. Она мгновенно вспомнила ночь и покраснела. Ничего сногсшибательного или исключительного не случилось. Она представляла себе свою первую ночь с мужчиной несколько иначе, но, похоже, Дима читал другие книги, поэтому все происходило в кромешной темноте и без всякой торжественности, зато долго и с чувством. Вика так стеснялась, что никак не могла избавиться от окоченения, сковавшего ее и не отпускавшего почти до утра. Она моментально забыла про все Маринкины наставления и уроки, радуясь только тому, что Дима не увидел белье и располневшую фигуру. Она подозревала, что внешне проигрывает не только Маринке, но и остальным его девушкам, с которыми он общался раньше, поэтому тщетно пыталась собраться с мыслями и хоть чуть-чуть соответствовать «мировым стандартам». Собраться не получилось: она старательно уворачивалась от его поцелуев, жалея, что не купила жвачку, отпихивала Митины руки от бедер, чтобы уберечь его от ассоциаций с тестом, и старательно подсовывала ему грудь, которую искренне считала своим единственным достоинством, в тоске понимая, что ему это все не нравится. Было горько и обидно чувствовать себя аутсайдером и в такой важный для нее момент. Под утро Дима пробормотал что-то дежурно-вежливое и сладко заснул, а Вика еще долго давилась слезами. Утро пришло вместе с мыслью, что Митя сбежал, чтобы не объясняться. Покрутив головой, она поняла, что плотно упакована в толстый спальный мешок. Это было приятно – хоть какое-то проявление заботы напоследок. Вика поерзала и с трудом подняла руки. Попытка расстегнуть «молнию» провалилась: замочек перекосился и плотно застрял, хищно прикусив ткань.
«Вот это номер», – Вика перепугалась и начала извиваться, пытаясь сбросить мешок, в который ее запихнул заботливый кавалер. В результате она шлепнулась на пол, больно ударившись и совершенно пав духом. Освободиться без посторонней помощи не получалось. Выход был только один – звать на помощь, но чем это могло закончиться – неизвестно: не факт, что какой-нибудь среагировавший на жалобные вопли спаситель не воспользуется ее беспомощным положением, тем более что в ее поле зрения попали мятые джинсы и рукав свитера, свешивавшийся со стола. Из этого следовало, что на самой Вике ничего, кроме мешка, нет.
На полу было еще холоднее, поэтому она сначала тихо, а потом в полный голос завопила:
– Эй! Эге-гей!
