– Почему, вы думаете, он пошел к вам снова?

– А он шел ко мне?

– Уверен в этом. Он вышел из отеля и очень быстро, почти бегом, направился сюда. И какой-то мотоциклист подъехал к нему сзади и выстрелил. Так почему он шел к вам?

– Не знаю. Он не собирался сегодня. Мотоциклиста поймали?

– Где там… Чем он, по-вашему, занимался?

– Два года назад он начинал заниматься журналистикой. А что он делает сейчас… делал… извините.

– Новая мода – журналистов убивать… Хорошо хоть, что не полицейских.

– Убивать полицейских – это мода будущего сезона, – сказал Ларри.

– Не надо так шутить, – сказал офицер.

– Я не шучу, – сказал Ларри. – Я прогнозирую.

– Вы серьезно?

– Боюсь, что да.

– А где вы были сами с четырех до половины пятого?

– Гулял, – сказал Ларри. – Но алиби у меня есть.

– Я вас не подозреваю.

– Спасибо.

Офицер посмотрел на Ларри и еле заметно усмехнулся.

– Вы оказали помощь следствию, – сказал он. – Благодарю вас.

Нам надо занести показания в протокол – не пройдете ли со мной в машину?

– Пойдемте лучше в помещение, – сказал Ларри. – Там удобнее.

Они составили протокол опознания. Ларри подписался, и офицер ушел, еще раз поблагодарив его за помощь следствию.

– Ты видел, как это было? – спросил Ларри Козака, когда они остались одни.

– Нет, – сказал Козак. – Я на стрельбище нашем порядок наводил.

– Американец не появлялся?

– А чего ему тут делать?

– Хотел за нами заехать – приглашал на коньяк.

– Не было еще.

– Я наверх пойду, – сказал Ларри. – Если он приедет – зови.

В своей комнате Ларри растворил окно и сел на подоконник, обхватив руками колено. Смерть Ника не произвела на него особого впечатления, она каким-то образом вписывалась в структуру момента и потому не казалась собственно смертью и не вызывала особых эмоций – так, отстраненная жалость к Нику, как к проигравшему игроку. А ведь он искал меня, он несся сломя голову, чтобы меня предупредить о чем-то, подумал Ларри, подумал больше для того, чтобы растормошить в себе чувства, потому что специально думать об этом было не обязательно, это и так было ясно. Как ясно было и то, что бежал Ник не за тем, чтобы уберечь меня, а потому что у него у самого вдруг что-то сорвалось… Ларри поискал в карманах и выложил рядом с собой на подоконник две визитные карточки: американца и сумасшедшего старика. У меня алиби, ни к селу ни к городу подумал он, и тут же возникла откуда-то известная фраза: «Было бы алиби, а трупы найдутся…» Так… трупы… трупы, кажется, действительно найдутся. Предположим, что я понадобился хозяевам Ника. Ник знает меня, знает, что давить на меня бесполезно, и пытается втолковать им это. Они понимают, но – но делают вид, что не понимают, и посылают Ника именно затем, чтобы он давил. Ник настраивает меня на соответствующий лад. А потом они посылают еще одного, который имеет целью сделать так, чтобы меня не было сегодня после пяти в обычном месте. Все понятно? Сегодня произойдет покушение на кого-либо из чинов оккупационной администрации или на какого-нибудь заезжего генерала – в моем стиле и с оставлением на месте преступления моей визитной карточки. И все. Я в их руках. Теперь они могут получить от меня сполна все то, что им нужно. А Ник? Он что – взбунтовался? Или ему пришлась не по нутру роль настройщика? Ну да, может быть, у Ника на меня свои планы, у его хозяев – свои. Или не у хозяев, а у соперничающей группировки, догадался Ларри. Все становится на места. Это несущественно, кто именно чуть-чуть не уловил меня, какие именно ловцы человеков (ему вспомнилось утреннее предупреждение Рисетича о каких-то неизвестных патерах, и мелькнуло на миг, что он, Ларри, понадобился в известных целях церковникам, – клерикальные террористы, подумал Ларри, военизированная организация «Непорочное зачатие» – хорошо звучит!) – несущественно, пусть это американская разведка, или имперская, недоразгромленная и, по слухам, продолжающая свою деятельность, или террористы, или еще кто-то – главное, я чуть было не превратился в чей-то инструмент, в оружие… Но Ник, не желающий отдавать меня в чужие руки, не желающий, вернее, выпускать меня из своих рук, побежал, чтобы меня предупредить, – и предупредил. Спасибо, Ник, ты выручил меня еще раз.

Но механизм превращения меня в инструмент запущен, и кто-то где-то проверяет пистолет, поздно и бессмысленно пытаться предупредить («кто-то где-то кого-то хочет убить, кто, где, кого – не знаю, но знаю, что часов в семь вечера…») – но почему вы не думаете никогда о том, что человека невозможно рассчитать до конца? Человек тоже не может рассчитать до конца, что именно против него сконструировано, но элементарно порядочным он может быть? Не поддаваться на запугивания, подкупы, лесть? Может? Может. Ни в один капкан в качестве приманки невозможно положить порядочность – просто у вас, господа конструкторы капканов, извилина – та, что ведает порядочностью, – редуцировалась или вообще не развилась, уроды вы, господа… Впрочем, может быть, я вас и недооцениваю… Точно так же, кстати, может оказаться, что ничего вообще нет, никаких сложных интриг и ловушек, а есть лишь несколько независимых событий, и чисто случайно я оказался задет ими – чисто случайно… И американец – настоящий, и не появляется он по простым причинам: колесо спустило, коньяк попался слишком хороший, полиция задержала – как-никак убийство в городе… Ладно, это все лирика. Ларри с силой, ломая прочную фанеру, приподнял сиденье кресла, просунул руку в тайник. В тайнике был вальтер в специальной кобуре для ношения под мышкой. Ларри разрядил его, подергал затвор, пощелкал курком, чтобы расшевелить застоявшийся механизм. Зарядил снова, пристроил кобуру, накинул на себя полотняную куртку, подошел к зеркалу. В зеркале был мускулистый, отлично сложенный тип с мужественным, немного осунувшимся лицом. Такими вот типами, будто сошедшими с одного конвейера, кишели американские фильмы. Ларри поморщился, тип тоже поморщился и покосился на пистолет. Пистолет был совершенно незаметен под курткой.

Итак, приятной охоты, господа! Мишени фирмы «Лавьери» ждут вас! Козак не удивился, когда Ларри сказал ему, что вечернее представление состоится. Или удивился, но не подал виду. Но, скорее всего, он просто догадывался, что возникли серьезные осложнения в жизни, и понимал, что Ларри, как человек, рискующий своей конкретной шкурой, имеет право принимать решения. Безусловно, Козак очень многое понимал в происходящем, и то, что он без звука отправился продавать билеты стрелкам, уверило Ларри в том, что его рассуждения правильны.

Ларри не стал опять подниматься наверх. Он посидел несколько минут в той комнате, где они с Козаком пили чай, потом заглянул в «зазеркалье». Козак экипировал стрелков. Ларри окинул их взглядом. Опять фермеры, вот этот слегка навеселе, местная золотая молодежь, человек семь, а вот это нехорошо – женщина, с ними очень трудно, и еще вот этот детина с низким лбом, уж очень хорошо держит карабин… десять патронов взял, придется быть настороже. Ну что, все? Пошли.

Американец перехватил его у входа во двор. Он был взъерошенный и разгоряченный.

– Простите меня, бога ради, – заговорил он быстро и с более сильным акцентом, чем раньше, – тут кого-то убили, и мне пришлось полтора часа в участке давать показания, что я не мэрдэрэр и не свидетель. Давайте сдавать деньги людям, и очень быстро поедем в ресторан, девочки уже не могут терпеть. Хорошо? Ларри смотрел на него с любопытством. Американец что-то прятал в себе, это чувствовалось. А ведь это тест, подумал Ларри. Сейчас я все узнаю.

– Господин Ингал, вы же деловой человек, – сказал Ларри. – У меня есть обязанности перед посетителями и перед антрепренером. Я должен соблюдать их.

– Вашему антрепренеру уплачено вперед! – закричал американец.

– Он не звонил мне и вообще никак не давал знать, что представление отменяется.

– Он не может позвонить, потому что он пьяная свинья! Не только потому что пьяная, но и потому что