предназначенный господину Марселанжу, и пулю, которая убила его, и цепь собаки, не лаявшей на убийцу… Что это за человек, знающий подобные тайны и постоянно окружающий себя ложью? Ах! Господа присяжные, не будем терзаться этим вопросом, он заведет нас слишком далеко. Вспомним, что там, где начинается сомнение, наши доводы должны кончаться.

Но этот человек, которого все обвиняют, будет как-то защищаться. Он даст какие-нибудь объяснения. Нет, господа, нет! Вы слышали жалкую защиту Арзака — он называет лжецами всех обвиняющих его. Но что же может побуждать их к лжесвидетельству? С какой стати они вдруг возненавидели подсудимого? Они подкуплены родными господина Марселанжа? Маргарита Морен, эта женщина, известная всем своей правдивостью и честностью, продала голову своего племянника! „Я шутил“, — говорит Арзак. Странные шутки, предрекающие будущее. Лжесвидетельство Арзака очевидно, но какова же его причина? Неужели Арзак боится Жака Бессона и его семерых братьев? Нет! Этот страх исчез бы перед неотвратимым наказанием. Какие более сильные и тайные причины заставляют его молчать? Неужели он не может рассказать правду, не обвинив кого-нибудь? Не преследует ли его лжесвидетельство цель кого-нибудь защитить? Я этого не знаю, потому что найду правду в другом месте».

–?Что хочет он этим сказать? — прошептала графиня со смутным беспокойством..

Госпожа Марселанж не отвечала; глаза ее быстро пробежали следующие фразы, и она побледнела.

–?Ну что? — спросила графиня.

–?Что хочет он сказать? Вы узнаете это, матушка, — ответила госпожа Марселанж с легким трепетом в голосе.

–?Я жду, Теодора, — сказала графиня как можно более равнодушным тоном.

–?Послушайте, матушка… послушайте!

Преодолев волнение, она прочла следующее:

–?«Господа присяжные, мы видели в этом деле странные вещи. Когда многие пали от рук убийц, вы слышали, как отчаянные вдовы просили у Бога и у людей мщения за кровь своих мужей, и вы разделяли этот праведный гнев. Но что мы видели здесь? Нежная забота и горячее внимание отданы тем, кого обвиняло правосудие, подозрения суда сделались правом на покровительство со стороны знатной фамилии. Вдова Марселанж ухаживает в тюрьме за Жаком Бессоном, жена убитого говорит Арзаку, объединяя себя с тем, кого суд назвал убийцей ее мужа: „Все твои родные против меня!“ Арзаку — этому свидетелю, который должен был знать все, — вдова Марселанж говорит: „Молчи, и ты будешь обеспечен на всю жизнь!“»

Госпожа Марселанж замолчала, перед ее глазами плыл туман, а бледные губы тряслись, из-за чего она прервала чтение. Графиня сидела как громом пораженная: ведь слова и поступки, собранные воедино, фактически представляли собой прямое обвинение, подкрепленное доказательствами.

–?Негодяй! Негодяй! — пролепетала она наконец тихим голосом. — Какая дерзость!

Сама Мари Будон казалась изумленной до крайности. Говорить о ее хозяйках в таких выражениях, во всеуслышание и публично — все это представлялось ей невероятным и неслыханным.

–?Негодяй! Негодяй! — все шептала графиня, больше удивленная, чем раздраженная тем, что она услышала.

–?Это еще ничего, матушка, — сказала госпожа Марселанж с мрачной улыбкой. — Послушайте-ка остальное.

–?Еще ничего! — закричала графиня, устремив на дочь пылающий взгляд. — Еще ничего! Великий Боже! Что еще он там наговорил?!

–?Послушайте, и вы все узнаете.

Голосом, серьезность и выразительность которого придавала энергию ее словам, госпожа Марселанж продолжила чтение:

–?«Вот что мы видели! Ах! Мы еще не знаем, какие нам предстоят новые открытия и помешает ли голова горгоны на фасаде того дома проникнуть внутрь. Но что бы ни случилось, госпожа Марселанж, настанет день, когда вам придется давать отчет в своем поведении и в своих словах. Придет тот день, когда я смогу обратиться к вам и сказать: В то время, когда ваш муж лежал под сырой землей с сердцем, пронзенным двумя пулями, ожидая мщения, которое было вам поручено, вы принуждали свидетелей молчать, вы старались подкупить их, вы ставили препоны правосудию. Более того, ваше усердие зашло так далеко, что вы, знатная и благородная дама, считавшая своего мужа недостаточно родовитым, называвшая его лавочником, не прощавшая ему фамильярности с крестьянами, забыв свое величие и свой аристократизм, вы сажали за свой стол бедного пастуха, унижались до фамильярности с ним, до той фамильярности, цель которой — обольстить и подкупить!»

–?Он так и сказал? — задохнулась графиня, бледная от испуга, изумления и гнева. — Так и сказал?

–?И это, и еще кое-что похуже этого, — ответила Теодора с ужасающим спокойствием.

–?Похуже этого? Право же, это невозможно!

–?Слушайте, говорю я вам, матушка, слушайте.

Взяв листки, госпожа Марселанж продолжала:

–?«Ах! Госпожа Марселанж, если вы таким образом преодолели ваши предубеждения, значит, тому должны быть очень веские причины. У подобных вам только две причины могут сближать сословия и поощрять равенство, причины одинаково загадочные и мрачные — смерть или преступление!»

После этой фразы госпожа Марселанж, словно лишившись сил, выронила из рук листки, и они рассыпались по полу. Графиня встала. Ее взор пылал, лицо исказилось, она вся трепетала. В эту минуту, обезображенная гневом, она действительно походила на голову Медузы, красовавшуюся над входом в ее дом.

–?Этот человек осмелился все это сказать! — закричала она хриплым, почти невнятным голосом. — Он смог отзываться подобным образом о такой фамилии, как наша, он имел наглость угрожать нам, и ему это позволили! Не нашлось никого, кто бы заставил его замолчать и напомнить об уважении, которое должно оказывать некоторым именам! Это уже переходит всякие границы!

Она сделала несколько шагов по комнате, тяжело дыша, размахивая руками как сумасшедшая, потом вдруг остановилась.

–?Итак, — продолжала она, проводя рукой по своим растрепавшимся волосам. — Итак, эти оскорбительные слова повторяются по всему Пюи, а завтра их будет читать вся Франция! Ах, мои предчувствия не обманули меня, когда я видела в этом человеке злого гения!

Она упала на стул, закрыла голову обеими руками, потом тотчас встала и опять начала свою беспорядочную прогулку по комнате.

–?Но разве в этой стране уже нет законов? — закричала она с таким сверкающим взглядом, с таким пылающим лицом, что госпожа Марселанж и Мари Будон испугались. — Значит, первый встречный может втоптать нас в грязь, заставить всех показывать на нас пальцем, бросать нам в лицо оскорбления, и никто против этого не протестует, никто не возмутится, что таким образом гнусно и низко оскорблять женщин и нужно уважать если не их звание, то по крайней мере их слабость!

Дойдя до бешенства, графиня, воздев руки к небу, прибавила:

–?Вчера чернь преследовала нас своим свистом, словно прокаженных или цыган, сегодня адвокат на заседании суда перед избранным обществом осыпает нас оскорблениями в цветистой речи! Это уже слишком! Я с испугом себя спрашиваю, кто же мы такие, если с нами обращаются подобным образом, и не во сне ли мне приснилось, что я ла Рош-Негли и Шамбла! Ах, если все это должно кончиться эшафотом, пусть скорее приходит палач и разом прекратит эту нестерпимую пытку!

Судорожно шевеля губами и будучи не в состоянии произнести ни слова, графиня, шатаясь, сделала несколько шагов и бросилась в угол гостиной, где бессильно прислонилась к стене. Испуганная Мари Будон хотела броситься к ней, но госпожа Марселанж остановила ее.

–?Дай ей успокоиться, — сказала она тихим голосом. — Достаточно одного слова, чтобы она снова впала в гнев, а новый припадок может оказаться смертельным.

Она сделала знак Мари Будон, и та села возле нее. Обе женщины, устремив взгляды на графиню, ждали, когда к ней вернутся спокойствие и рассудок. Наконец она подняла голову, посмотрела на дочь и вернулась на свое место. Через несколько минут госпожа Негли, указывая на листки, которые Теодора собрала и привела в порядок, спросила: