Он исчез в доме, но через минуту опять появился, держа под мышкой плоскую папку. Он бросил ее на стол рядом с подносом. Мэри подняла на него глаза, удивленная и встревоженная. Рон взял другой стул, подтянул его к столу и сел против нее, прямо глядел ей в лицо. Его глаза странно блестели.

— Вот все документы, касающиеся Тима, — сказал он. — Здесь мое завещание, все банковские счета, страховые полисы и ежегодная рента. Все это даст возможность Тиму быть в денежном отношении независимым до конца жизни. — Он оглянулся в сторону пляжа, и Мэри уже не видела его лица.

— Я умираю, Мэри, — продолжил он медленно. — Я не хочу жить, не могу себя заставить жить. Я, как заводная обезьянка, у которой кончается завод — знаешь, ну те, что бьют в барабан и маршируют взад вперед, а затем их движение замедляется, а потом и вовсе останавливаются, ноги перестают шагать, а барабан бить. Вот и я такой. Кончается завод, и я ничего не могу сделать. И, знаешь, Мэри, я этому рад! Если бы я был молодым, я бы так не чувствовал ее смерти, но возраст делает свое дело. Она оставила такую пустоту в моей душе, которую ничто не заполнит, даже Тим. Все, что я хочу, это лежать там, под землей, рядом с ней. Мне все кажется, что ей так холодно и одиноко. Иначе и быть не может, после того, как она проспала все эти годы рядом со мной.

Его голова была все еще повернута к берегу и она не видела его лица.

— Я не могу, — продолжал он, — вынести мысль, что ей там холодно и одиноко, не могу. После ее смерти ничего не осталось, я не могу даже сосредоточиться на Тиме. Вот поэтому я на этой неделе пошел к адвокату и все оформил. — Я не оставляю тебе ничего, кроме неприятностей, но почему-то с самого начала я всегда чувствовал, что тебе очень дорог Тим, и ты не будешь возражать. Это эгоизм, но ничего не могу поделать. Я оставляю Тима тебе Мэри, и вот все его бумаги. Возьми. Я предоставил тебе полномочия распоряжаться финансовыми делами Тима, пока ты жива. Я не думаю, что Дони будет стараться причинить тебе неприятности, потому что Мик не хочет брать на себя заботы о Тиме. Но на всякий случай я оставил пару писем, одно для Дони и одно для этого пижона Мика. А на работе я сказал боссу, что ухожу на пенсию. Буду сидеть дома и ждать… Если ты не возражаешь, то буду ездить с Тимом сюда. Но это будет не долго.

— О, Рон, о Рон! — Мэри неожиданно для себя заплакала; из-за слез очертания стройной фигуры на берегу расплылись. Она протянула руки к отцу Тима.

Они встали и прижались друг к другу, каждого мучила своя боль. Через некоторое время Мэри заметила, что это принесло ей больше утешения, чем Рону; она успокоилась и почувствовала в его нежности и сочувствии настоящую мужскую защиту. Она теснее прижалась к нему, уткнув лицо в его худую, морщинистую шею и закрыла глаза.

Вдруг ей показалось, что что-то нарушило эту атмосферу доверия, по спине у нее пробежал озноб и она, вздрогнув, открыла глаза, Тим стоял в нескольких шагах от них, и в первый раз за долгие месяцы их дружбы, она увидела его разгневанным. Он дрожал, глаза сверкали и стали темными, кулаки сжимались и разжимались. В ужасе она отпустила Рона и отступила так резко, что тот покачнулся и едва удержался на ногах. Повернувшись, он увидел Тима. Они с минуту молча смотрели друг на друга, затем Тим повернулся и побежал по тропинке к берегу.

— Что с ним такое? — прошептал Рон в ужасе. Он сделал движение последовать за сыном, но она схватила его и остановила.

— Нет, нет!

— Но я должен узнать, что с ним, Мэри! Что он сделал? Почему ты так вздрогнула и так испугалась? Пусти меня!

— Нет, Рон, пожалуйста! Позволь мне пойти за ним, а ты останься здесь, пожалуйста! О, Рон, не спрашивай почему, просто разреши мне самой найти его!

Он неохотно уступил, отойдя от края террасы.

— Ну хорошо, дорогая. Ты так добра к нему и, может быть, тут как раз нужна женщина. Если бы мама была жива, я, бы послал ее. Иди!

Никаких следов Тима на берегу не было. Мэри остановилась у кромки песка и прикрыв глаза рукой внимательно всматривалась то в один, то в другой конец пляжа, но и там его не было. Она повернулась и пошла к деревьям, направляясь к маленькой полянке, где, как она знала, он в последнее время любил бывать один. Он был там. Вздохнув с облегчением, Мэри оперлась о ствол дерева и молча следила за ним. Вид его страдания потряс ее; все линии его прекрасного тела говорили о невыразимой душевной боли, его чистый профиль весь исказился. Она подошла к нему так тихо, что он не заметил ее присутствия, пока она не коснулась его руки. Он отскочил, как будто ее пальцы обожгли его, и ее рука упала.

— Тим, что? Что я сделала?

— Ничего, ничего!

— Не скрывай от меня, Тим! Что я сделала?

— Ничего! — пронзительно крикнул он.

— Но я сделала! О, Тим, я знаю уже давно, что я сделала тебе что-то плохое, но я не знаю что! Скажи мне, скажи мне!

— Уходи!

— Нет, не уйду! Не уйду, пока ты не скажешь мне, в чем дело! Мы с твоим отцом голову потеряли от беспокойства за тебя. Но сейчас там, на террасе, ты смотрел на нас так, как будто ты нас ненавидишь. Ненавидишь нас, Тим!

Она подошла и положила руки ему на плечи.

— Не трогай меня! — он вырвался и повернулся ней спиной.

— Почему, Тим? Что я сделала, что не могу дотронуться до тебя?

— Ничего!

— Я тебе не верю! Тим, я никогда не думала, что будешь мне лгать, но ты лжешь! Пожалуйста, скажи мне, в чем дело, пожалуйста!

— Не могу! — прошептал он в отчаянии.

— Но ты можешь, конечно, можешь! Ты всегда мог говорить мне все! О, Тим, не отворачивайся, не закрывайся! Ты убиваешь меня, я вне себя от беспокойства, и не знаю, что делать! — она начала плакать, вытирая слезы ладонью.

— Не могу, не могу! Я не знаю! Я чувствую так много разного, что не могу думать, я не знаю, что это значит!

Он резко обернулся к ней, терпению его, казалось, пришел конец. Она резко отступила. Чужой человек смотрел на нее расширенными глазами, казалось, в нем не осталось ничего близкого, ничего знакомого.

— Я знаю только одно: что я тебе больше не нравлюсь! Вот и все! Тебе теперь больше нравится папа, а я тебе совсем не нравлюсь! С тех пор, как ты встретила папу, я тебе уже не нравлюсь, и я знал, что так будет, я знал, что так будет! Как могу я тебе нравиться больше, чем он, когда он полный доллар, а я — нет? И мне он тоже нравится больше, чем я — сам себе.

Она протянула к нему руки.

— О, Тим! О, Тим! Как ты мог так подумать? Это неправда! Ты мне нравишься, как всегда, ни на капельку не меньше! Как могла бы я перестать любить тебя?

— Но ты перестала, когда встретила папу!

— Нет, нет! Это неправда, Тим! Пожалуйста, верь мне, это неправда! Мне нравится твой папа, но я не могу его любить, как тебя.

Если уж хочешь знать, мне нравится твой отец потому, что он твой отец. Он тебя создал, — она пыталась говорить спокойно, надеясь, что это его успокоит.

— Ты неправду говоришь, Мэри! Я чувствую! Я всегда думал, что ты думаешь, что я — взрослый, но теперь я знаю, что нет. Теперь, когда я видел тебя и папу! Я тебе больше не нравлюсь теперь, тебе нравится он, папа! Ты не мешаешь папе обнимать тебя! Я видел, что ты обнимаешь и утешаешь его все время! А мне ты не разрешаешь обнимать тебя, и ты не утешаешь меня! Ты только подтыкаешь мне одеяло, а я хочу, чтобы ты обняла и утешила меня, но ты не хочешь! А папу утешаешь! Что я сделал, почему ты меня больше не любишь? Почему ты изменилась, когда папа стал приезжать сюда? Почему всегда я остаюсь один? Говорю тебе: я тебе не нравлюсь, а нравится тебе папа!

Мэри стояла совершенно неподвижно. Сердце ее рвалось ответить на эту отчаянную, безнадежную мольбу о любви, но она была слишком ошеломлена неожиданностью. Он ревновал! Он ревновал яростно,