пошла открывать с некоторой тревогой — что будет? Как они увидятся после первой разлуки? Она поспешно открыла дверь, хотела что-то сказать, но не смогла. Спазма сжала ей горло. Он стоял в дверях, улыбаясь. Любовь и радость сияли в его прекрасных синих глазах. Она молча взяла его за руки и крепко сжала, а слезы струились по ее лицу. На этот раз он обнял ее и прижал ее голову к груди, одной рукой гладя ее по голове.

— Не плачь, Мэри, — уговаривал он, неловко проводя ладошкой по ее волосам, — Я тебя утешаю, и тебе не надо плакать. Ну, ну, ну…

Но она уже отпрянула от него, ища по карманам носовой платок.

— Я в порядке, Тим, не расстраивайся, — прошептала она, вытирая глаза. Она улыбнулась и, не в силах удержаться, легко коснулась его щеки. — Я так по тебе скучала, что теперь плачу от счастья, вот и все.

— Я тоже ужасно рад тебя видеть, но я не плачу. Мэри, я скучал по тебе. Мама говорит, что с тех пор, как ты уехала, я плохо себя вел.

— Ты завтракал? — спросила она, изо всех сил стараясь овладеть собой.

— Нет еще.

— Тогда пойдем, и посиди, пока я приготовлю что-нибудь.

Она смотрела на него, едва веря, что он тут, перед ней, и не забыл ее.

— О, Тим, как я рада тебя видеть!

Он сел за стол, но глаза его ни на секунду не отрывались от нее, когда она суетилась на кухне.

— Пока тебя не было, Мэри, я немножко как бы болел. Было так странно! Есть не хотел, а от телевизора болела голова. Даже в «Прибрежном» было плохо, и у пива стал какой-то другой вкус. Папа говорил, что я довел его до чертиков, ну нисколько не мог быть на одном месте.

— Ну, знаешь, ты ведь и по Дони скучал. Тебе без Дони и без меня было очень одиноко.

— Дони? — он медленно произнес имя, как бы раздумывая, что оно значит. — Не знаю… Я вроде забыл Донн. Но тебя я не забыл. Я думал о тебе все время, все время думал о тебе!

— Ну, я теперь здесь, и с этим все в порядке, — сказала она радостно. — Что мы будем делать в эти выходные? Как насчет того, чтобы поехать в коттедж, хотя купаться и холодно? Его лицо вспыхнуло от радости.

— О, Мэри! Вот здорово! Поехали в Госфорд сейчас же!

Она повернулась и посмотрела на него так нежно, что Арчи Джонсон просто не узнал бы ее в этот момент.

— Не раньше, чем ты позавтракаешь, мой юный друг. Ты похудел, пока меня не было, и мне надо подкормить тебя.

Жуя последний кусочек второй отбивной, Тим смотрел на нее нахмурившись и с удивлением.

— В чем дело? — спросила она, следя за ним.

— Не знаю… Когда я утешал тебя, я почувствовал себя как-то странно… — ему было трудно объяснить, в его словаре не хватало слов.

— Правда, как-то странно, — неловко закончил он, не в состоянии сказать иначе и понимая, что он так и не сумел выразить свою мысль.

— Может быть, ты себя почувствовал взрослым, как твой папа, как ты думаешь? Ведь утешают обычно взрослые.

Выражение озабоченности сейчас же исчезло, и он улыбнулся:

— Да, да, Мэри! Я чувствую себя взрослым.

— Поел? Тогда давай соберем кое-что и отправимся, теперь рано темнеет, а у нас там много работы в саду.

Только изнеженные жители Сиднея могут называть это время года зимой. Эвкалиптовый лес сохраняет свою листву, в дневные часы тепло и солнечно, растения продолжают расти, распускаются почки и цветы, природа не замирает, как это бывает в более холодном климате.

Садик у коттеджа представлял собой пышный цветник. Цвели георгины, желтофиоли. Аромат цветов пропитывал воздух на сотни ярдов вокруг. Лужайка стала много лучше и зеленее зимой, чем в другое время года. По заказу Мэри коттедж был выкрашен белым с черной окантовкой, а железная крыша вновь оцинкована и сияла серебром.

Когда она въехала на поляну, где стоял коттедж, она не могла не оценить перемен. Какая разница между тем, как здесь было шесть месяцев назад, и какая красота теперь! Она повернулась к Тиму:

— Знаешь, Тим, у тебя прекрасный вкус. Посмотри, какая прелесть! И все потому, что ты сказал, что тебе не нравится коричневый цвет, и потому что заставил меня заняться садом. И ты был прав. Насколько стало лучше! Теперь приезжать сюда просто удовольствие. Мы должны придумать что-нибудь еще.

Он весь сиял от похвалы:

— Я люблю тебе помогать, Мэри, потому что ты всегда делаешь так, что я чувствую себя полным долларом. Ты обращаешь внимание на то, что я говорю. И я начинаю думать, что я, как папа, уже вырос и стал мужчиной.

Она выключила двигатель и нежно посмотрела на него.

— Но ты действительно уже мужчина, Тим. Я о тебе по-другому и не могу думать. И почему я не должна обращать внимание на то, что ты говоришь? Твои предложения всегда дельные и интересные. И неважно, что о тебе говорит кто-нибудь другой. Я о тебе всегда буду думать как об абсолютно полном долларе.

Он откинул голову и засмеялся, затем повернулся к ней, и она увидела глаза, в которых сверкали слезы.

— О, Мэри, я так счастлив, что я почти плачу! Посмотри! Я почти плачу!

Она выпрыгнула из машины.

— Пойдем, лентяй, пора дело делать, и хватит разводить нюни! Слишком много у нас всяких сентиментальностей в это утро! Давай, снимай костюм и надевай робу. Нам до завтрака еще много надо успеть сделать.

Однажды вечером, вскоре после того, как она вернулась из экспедиции с Арчи Джонсоном, Мэри прочитала в «Сидней Морнинг Геральд» статью под заглавием «Учитель года». В ней говорилось о замечательных достижениях молодого педагога, который работал с умственно отсталыми детьми. Статья заставила ее больше читать на эту тему. В местной библиотеке она набрала таких книг и занялась этим предметом всерьез.

Было трудно. Ей приходилось читать, держа рядом медицинский словарь, хотя для неспециалиста он мало помогал в прояснении сложных терминов. А многого не было даже в медицинском словаре. Она с трудом пыталась пробраться через трясину этих понятий, все больше и больше путаясь и все меньше и меньше понимая. В конце концов, она поняла, что надо встретиться с тем молодым учителем, автором статьи, неким Джоном Мартинсоном.

— Я был обыкновенным учителем начальной школы, пока не поехал в Англию и меня случайно не назначили в класс к умственно отсталым ребятишкам, — говорил Джон Мартинсон, ведя ее в школу. — Это захватило меня, но я не владел ни практикой, ни теорией, поэтому мне пришлось учить их, как я учу нормальных ребят. Конечно, это были дети с небольшим отставанием. Есть много таких, кого вообще невозможно обучить. Во всяком случае, я был поражен, как многому они научились и насколько они были отзывчивы, если к ним подходили, как к нормальным детям. Естественно, работа была ужасно трудной, требовала от меня невероятного терпения, но я упорно добивался от них нужного результата, я не отступал, и им не разрешал отступать. Я и сам начал учиться. Пошел в школу, вел исследовательскую работу, ездил, изучал методы других учителей. Я получал большое удовлетворение от моей работы.

Его глубоко посаженные темно-синие глаза смотрели на нее внимательно, но без любопытства; казалось, он воспринял ее появление спокойно и считал, что она сама все объяснит в свое время.

— Итак, вы думаете, что умеренно умственно отсталые люди могут обучаться? — сказала задумчиво Мэри.

— Без всякого сомнения. Слишком много невежественных людей обращаются с такими детьми, как с более дефективными, чем они есть на самом деле. Возможно, им так легче, ведь надо потратить огромные усилия, чтобы добиться от такого ребенка нормальных реакций.