Город фашисты бомбили чуть ли не ежедневно, стараясь вывести из строя порт, через который республиканцы получали помощь. Но бомбы чаще попадали в жилые дома, чем на причалы.

Вот целый квартал руин. Летчики попросили шофера автобуса ехать потише и смотрели, смотрели, не говоря ни слова. Повсюду громоздились закопченные пожаром, искореженные взрывами или разрушенные воздушной волной многоэтажные здания. В некоторых квартирах — все на месте, и кажется кто-то нескромный навел объектив и запечатлел жизнь, оборвавшуюся в одно мгновение. Комнаты пусты, словно их только что покинули люди. Но во многих все перевернуто вверх дном: видны обломки мебели, обрывки бумаги, блестит на солнце битое стекло. Железная кровать, подброшенная взрывом, зацепилась ножкой за обнажившуюся балку перекрытия, она медленно раскачивается, и скрип ее кажется жалобным стоном.

Вблизи этого дома прямо на тротуаре стоит широкая кровать, на ней спит женщина с двумя детьми. Может быть, она жила в той комнате со светлыми золотистыми обоями и это ее рояль встал от взрыва на ребро. У края тротуара разложен костер. Вокруг пего сидят люди, что-то варят в подвешенных ведрах, котелках. Тут же разбиты палатки. В тени деревьев, положив под голову узелки, приютились недоспавшие ночью женщины и дети.

.. Машина медленно едет по улицам, густо покрытым ржавой кирпичной пылью. Бредут куда-то понурые фигуры. У магазинов стоят очереди. Люди часто вскидывают головы, смотрят в небо. Смотрят вверх и летчики — небо ослепительно голубое, безоблачное. Это и плохо.

И в самом деле, вдруг словно вихрем всех сдуло. Шофер, круто развернувшись, вогнал машину в ближайший двор и выключил мотор. В тишине послышался все нарастающий прерывистый гул авиационных моторов. Летчики выскочили из машины и увидели: невысоко в небо журавлиным строем плыли десять «юнкерсов».

Через минуту-другую неподалеку ухнул взрыв, за ним другой, третий. Пламя вырвалось из разбитых окон дома наискосок через улицу. Раздался пронзительный крик.

Молодая женщина, ломая руки, склонилась над неподвижной девочкой.

Серов стоял, стиснув зубы, сжав кулаки.

Словно угадывая его мысли, летчик Борис Смирнов положил руку на плечо товарища.

— Вот мы и встретились с войной, Анатолий! Что ж, будем учить этих стервятников.

«Юнкерсы» безнаказанно сбросили бомбы на мирный город.

Надсадно взревела сирена — отбой!

Люди снова заполнили улицу.

Старушка, опираясь на палку, с трудом передвигая скрюченные ревматизмом ноги, подошла к Серову.

— Ты француз? — спросила она. — Англичанин, американец?

— Русо, — ответил Серов.

— Ты русский… — повторила старушка шепотом. — Ты видел? Ты все видел? — Она показала на небо, где еще были заметны в синем мареве удаляющиеся самолеты. Слезы текли по ее морщинистому лицу. — Их прислали Гитлер и Муссолини. Они помогают Франко. А вы, русские, — нам. Вива Россия Советика!

Серов все понял, словно женщина говорила по-русски, а не по-испански. Он поцеловал старушку в сморщенную щеку, а она неожиданно подняла руку в революционном приветствии. Серов ответил ей тем же жестом. Старушка перекрестила Анатолия, что-то зашептала и, кивая головой, ушла.

Наши летчики ехали по дорогам Испании в роскошном открытом автомобиле «испано-суиза», с сиденьями, обшитыми красной кожей, реквизированном у какого-то фабриканта. В деревнях машину окружали крестьяне. Узнав, что едут русские летчики, шумно приветствовали их, угощали вином, сыром, фруктами и очень обижались, если кто-нибудь пытался заплатить.

На тыловых дорогах было много беженцев, двигавшихся к морю. Шли женщины с грудными младенцами на руках, плелись старики с посохами, семенили босыми ножками детишки, едва научившиеся ходить. Подростки вели под уздцы осликов, тянувших тележки, нагруженные перинами, узлами, кастрюлями и оплетенными соломой огромными бутылями с вином и оливковым маслом.

Война выгнала этих людей из домов, согнала с земли, на которой они трудились.

В больших селах и городах было очень оживленно. Все куда-то спешили. Прямо на тротуарах располагались многочисленные кафе. За столиками сидели и шумно разговаривали люди с винтовками, зажатыми между колен.

Казалось, все здесь вооружены. Кое-где в ресторанах и кафе висели объявления, предлагавшие посетителям сдавать оружие на вешалку. Летчики, весело улыбаясь, отдали честь и прошли строевым шагом мимо красивой девушки с цветком в иссиня-черных волосах и драгунской саблей у пояса.

…В городе Мурсиа на аэродроме ровными рядами стояли истребители — бипланы с тупой, несколько вздернутой передней частью фюзеляжа, и монопланы с короткими, широкими крыльями. Это были И-15 и Н-16.

Еще подъезжая к аэродрому, их увидели и узнали паши летчики.

— «Ишачки», родные! — весело крикнул Серов. — На них можно воевать!

Испанцы дали советским истребителям свои прозвища. Монопланы, похожие на насекомых, стали звать «москас» — «мушки», а бипланы — «чато» — «курносые».

Командование предложило советским летчикам самим решать, на каких самолетах они будут летать.

Монопланы были машины «строгие», как говорится в авиационной среде, с большой скоростью. Бипланы — более маневренные.

Большинство выбрало скоростные монопланы.

Серов, насупившись, молчал.

— Ну, а вы на каком самолете предпочитаете сражаться? — спросил его полковник.

— На «чато», — сказал Серов. Он был мастером высшего пилотажа и рассчитывал, что хорошая маневренность даст ему в воздухе большие преимущества.

«Чато» выбрал и другой русский доброволец — Михаил Якушин. С этим худощавым невысоким летчиком Серов впервые встретился здесь, в Мурсии, и он вскоре стал его лучшим другом и верным соратником.

Серов, Якушин и еще шесть русских летчиков были зачислены в эскадрилью бипланов, остальным предстояло летать на «мушках».

В солнечное утро аэродром похож на пчелиный улей, и кажется, что в небе реют не боевые самолеты, а веселые золотистые пчелы, наполняя воздух однообразным жужжанием.

Несмотря на ранний час, жарко. Земля не остыла за короткую летнюю ночь, хочется пить. Заботливый механик Карлос протягивает своему командиру бутылку лимонада, которую он держал в холодке, в специально вырытой им ямке.

— Мучо грасиас[1], Карлос!

Серов, по выражению товарищей, совсем обыспанился. Он уже неплохо говорит и читает по-испански и внешне его не узнать: загорел под лучами нещадно палящего солнца, стал носить берет и синий холщовый комбинезон.

Подошел Якушин.

— Ну и пекло будет сегодня!

— Ничего. В бою про жару забываешь. А сегодня, чую, работенки хватит. Небо-то какое?

Небо солнечное, чистое. Такая погода радует пилота, когда он работает на гражданской линии. На войне же ценно даже самое маленькое облачко, за которым в случае надобности можно укрыться.

Уже все летчики эскадрильи в сборе. Одни лежат, покуривают в тени под плоскостями машин, другие читают газеты. Испанцы о чем-то громко спорят. В эскадрилье, кроме русских, испанские летчики, два австрийца, американец, англичанин, югослав…