купола. Да. Да и еще раз да: Орден держался последние сорок лет на одном только Гердоне. И сейчас, когда фанатичного мага давно уже нет на свете, Орден держится на тех, кого тот воспитал. Абадар. Орлайя… Остальные свободны и чисты от фанатизма — разве не такими ты хотел их видеть, Сайнар, когда писал Книгу Неофита? И разве не предупреждал тебя твой сводный брат, что эти высокие идеалы сработают против Ордена?.. и разве не был он прав?..
Сайнар вздохнул. В который раз внимательно посмотрел на сына… Невысокий, крепкий парень внешне ничем не напоминал отца, так сильна была в нем кровь Дэл и Эмэра. Но что-то неуловимое — голос? манера говорить? движения? — выдавало в нем истинного Немершгхана. Сайнар невольно залюбовался своим младшим Кангасском. Нежданным, одиннадцатым…
…Красота — это тоже талант. И амбасса заставит его сиять…
Гердон заявил упрямо и категорично: «Ни один из амбасиатов не вместит в себя душу миродержца сразу и полностью. Мне нужно десять. Десять амбасиатов твоего уровня или выше».
Десять детей. Что может быть проще для видного красавца и путешественника?..
Сильным амбасиатам часто благоволит удача — она позволяет достичь многого, но часто имеет побочный эффект: отучает полагаться на самого себя. Не в пример своему сводному брату, Сайнар всегда шел по жизни легко и брал от нее все, не сильно задумываясь над возможными последствиями.
«…Я должен уехать, дорогая… Ребенок?.. Назови его Кангасском. Не грусти, я вернусь обязательно…» Он всегда возвращался. Правда, только за тем, чтобы забрать с собой сына или дочь.
Влюблялся Сайнар быстро и искренне. А что жила эта «любовь» не дольше хрупкой белокрылой бабочки веритуса, так кому какое дело?.. Но судьба шутит. И бродяг, подобных Сайнару, иногда настигает настоящая любовь. Так и случилось, когда величайший еретик Омниса, на свою беду, решил пересечь Кулдаган, где о Хансае Донале и его апокрифах еще не слышали. Он надеялся на очередное увлекательное путешествие с целью торжества жестокой правды, которую несли людям его книги и голос.
Но пустыня обошлась с великим амбасиатом очень сурово: он явно переоценил свои силы, решив отправиться сюда. Два дня с караваном, нападение разбойников, чудовищная жара, пыль и ветер — это было слишком. Пустыня оказалась невыносима.
В первом же городе, в который зашел караван, Сайнар и остановился, наотрез отказавшись идти дальше и намереваясь вернуться со следующим караваном обратно в Рубеж. Волей шутницы-судьбы этим городом оказался Арен-Кастель.
Измученный, грязный и несчастный, Сайнар прошел по его сонным улицам, залитым беспощадным солнцем, и, не найдя в себе сил добраться до длари, постучал в один из обычных жилых домов. Женщина лет сорока, открывшая ему дверь, сжалилась над непривычным к жаре путником. Она впустила его в тихую прохладу своего дома, напоила водой.
Сайнар ожил; глаза заблестели, как прежде; вернулась к нему и чистая, внятная речь — до этого он мог только бормотать, едва справляясь с пересохшим и непослушным языком. Он оказался вежливым и добрым гостем. Меньше говорил сам и больше расспрашивал хозяйку.
Она носила красивое имя — Адэль. Голос ее, низкий и бархатистый, восхищенный Сайнар назвал драгоценностью, являющей свой блеск не всякому. И был, в общем-то, прав: Адэль жила одиноко и мало общалась с другими людьми.
Сайнар слушал этот чудесный голос, как музыку, и все больше и больше удивлялся самому себе: только что он прошел мимо сотни женщин с такими же лицами, как у Адэль. Их было так много — юных, зрелых и старых, — и все они были так похожи, что навевали не меньшую тоску, чем однообразные пустынные дюны… Но Адэль… она была прекрасна. И, похожая, она была ни на кого не похожа…
Почему? Сайнар не знал. Он полюбил эту тихую, печальную женщину с первого взгляда и никогда уже не терял ее лица среди лиц множества одинаковых потомков Дэл и Эмэра. Ему казалось, он любил ее всегда, всю жизнь, просто не знал об этом раньше. Такой же трогательной и чистой любовью ответила ему Адэль.
Впервые Сайнар испытал это особенное счастье — он нашел родственную душу. Ту, что ничего не утаит, не замыслит дурного, не обратит его тайн против него, а напротив, все поймет и простит. Он говорил с Адэль даже об Ордене, чего никогда не доверял ни одному человеку. Говорил о своих мечтах, о своей жизни — обо всем, и счастлив был пятидесятилетний еретик, как мальчишка.
Благодаря Адэли, он научился любить и немного понимать пустыню. До сих пор работает Сайнар в основном после полуночи, в прохладе, под звездами, не в силах забыть живых и шумных кулдаганских ночей.
К пустыне у него навсегда установилось почтительное отношение, с примесью суеверной боязни. Так чувствует себя пасынок рядом со строгой мачехой, когда та находится, в общем-то, в неплохом настроении, но неожиданно может сменить милость на гнев, стоит только что-нибудь сделать не так. Неудивительно, что в Арен-Кастеле Сайнар слыл чудаком. В этом свете даже самые сильные его апокрифические истории выглядели чуть ли не забавно.
Сайнар пробыл в Арен-Кастеле всего шестьдесят три дня, и дни эти промчались, как во сне. А потом пришел долгожданный караван и остановился здесь по пути в Рубеж…
…Не каждый может оценить столь великий и редкий дар, такой, как настоящая любовь. Между тем, потерять его легко, а вернуть — почти невозможно…
Адэль отпустила Сайнара к его зеленым землям и дождям, льющимся там с облачных небес. Отпустила, надеясь, что он вернется, и зная, что этого никогда не будет…
«…Ребенок?.. Назови его Кангасском…»
Вот он, здесь. Взрослый. С лохматой шевелюрой непослушных черных волос, видимо, давно не стриженых, и отросших как попало. А загар у него — кулдаганский, хоть и побледнел за время ученичества, что он провел вдали от родных краев. Сам Сайнар был черен, почти как островитянин, когда жил в Кулдагане…
Воспоминания о лучшем времени в своей жизни обернулись в душе Сайнара утопическими мечтами, в которых он видел младшего сына своим наследником, главой нового Ордена, единственным Кангасском, носящим фамилию отца и древнюю приставку к имени — Немершгхан, — несущую особый смысл.
Кангасскнемершгхан Сайдонатгарлын… Он был бы правой рукой своего стареющего отца, а потом продолжил бы традицию Ордена в новом мире, без миродержцев. Он стал бы венцом трех тысяч лет великого ожидания; воистину величайшим человеком своего времени, и всех времен… Он понимал бы Сайнара так же, как понимала Адэль…
Эти мечты успокоили тревогу в сердце отца и внушили надежду. Если совсем недавно он медлил, прячась за непрозрачной стороной смотрового купола, то сейчас он рвался к сыну всей душой. И уже не важно было, что он до сих пор не знает, что будет ему говорить…
Предчувствие… Опять сердце ёкнуло. Кан резко обернулся к двери — не к той, большой и помпезной, через которую вошел в зал. Нет, это была маленькая неприметная дверка в углу, рядом с высоким, набитым книгами шкафом, к которому была приставлена передвижная лестница… Должно быть, Кан сильно переменился в лице, раз сразу двое — Мажеста и Лар — спросили, в чем дело.
Кангасск не ответил им. Он пристально смотрел на крохотную дверь и редко, глубоко дышал. Волнение переполняло душу. Радость и обида смешались воедино — гремучая получилась смесь…
Через несколько мгновений дверь открылась и в залу вошел сам Сайнарнемершгхан. Взгляды отца и сына встретились…
— Оставьте нас, — велел Сайнар остальным Кангасскам, удивившись, как холодно, несмотря на все светлые чувства, теснившиеся в душе в тот момент, прозвучал его голос.
— Да, отец, — смиренно кивнул Абадар. И вышел за дверь первым.
Остальные чуть помедлили — каждый выжидающе переводил взгляд с отца на своего младшего брата, — а потом, словно опомнившись, всей гурьбой поспешили за Абадаром. Только Лар, проходя за спиной отца, обернулся к Кану, отчаянно жестикулируя в попытке что-то беззвучно объяснить (видимо,
