Ученик протянул раненому свою флягу с водой и поднялся на ноги.
— С ней все в порядке, — сказал он с полной уверенностью. — Это магический сон… — и, посуровев, подытожил: — И, знаешь, я бы предпочел не будить ее, пока мы не выберемся отсюда…
— Ты прав… — Занна опустила взгляд.
— И еще… я бы не спешил уходить, — добавил Кан. — Хаст… — чтобы узнать имя наемника, Ученик не стал мучить себя лавированием в гадальном потоке, а просто безмолвно сотворил простенькое заклинание Нунтиус. Раненый с удивлением поднял на него измученный, безумный взгляд. — Расскажи, что здесь случилось…
Кангасск знал, что несчастного хватит едва ли на несколько фраз; но серебристая Паутина уже возникла перед глазами наследника миродержцев, переливаясь причудливыми узорами судеб; каждое слово, каждая эмоция — все теперь будет иметь значение… Увидеть, понять… Сто к одному, Немаан для того и оставил в живых беднягу Хаста: чтобы Кан взглянул на произошедшее его глазами. Скрываться от взгляда гадальщика — природное свойство стига, и этот хитрец нашел способ обойти его. Мало того, он знал, что Кангасск обязательно воспользуется возможностью; воспользуется, даже зная, что это было задумано заранее. Беспроигрышный план…
Едва с губ Хаста сорвалось первое слово, взор Ученика побежал по серебряной нити его судьбы, меж мерцающей пыли мертвых судеб…
Хаст Азейр звали его.
Он не помнил своих родителей и своей родины; свободно говорил на двух языках — общем и островитянском, ругался — на шести, писать и читать не умел ни на одном. Много повидал в жизни, двадцать лет проскитавшись по миру, не принятый ни Тенями, ни Законом. Наемник. Разбойник. Бродяга.
В Малый Эрх он пришел за покоем и, хоть первый же вечер начал, по старой привычке, со ссоры с заезжим магом, все равно надеялся на лучшее. Хасту везло: на следующий же день устроился дозорным в городское ополчение; получил койку в казарме и сухой паек.
Закутавшись в два плаща, Хаст Азейр звонко хрустел яблоком и смотрел в даль с вершины той самой башенки, где позже нашел свою смерть маленький Спектор.
Событие за дежурство Хаста случилось лишь одно, да и то, скорее, любопытное, чем настораживающее: в город прибыли трое — судя по всему, семья: родители (причем, отец — со спекторской повязкой) и ребенок; но как прибыли! Верхом на рыжей файзульской чарге!
Встречала новоприбывших целая стая любопытствующих, в том числе и Хаст, которому как раз пришло время сдавать дежурство. Поохали, позавидовали и разошлись трещать о небывалом событии с соседями. Не меньше пересудов было тогда, когда женщина верхом на чарге спешно покинула город ближе к вечеру, оставив своего спутника одного в гостинице.
Но у Хаста к тому времени появились другие заботы: его вызвал к себе командир местного ополчения — Сальватор Нериус Вьен — для беседы. Беседа вышла не слишком приятной: Нериус навел справки о прошлом Хаста и — что неудивительно — проникся к новому ополченцу недоверием.
Решения командир вынести не успел: ему доложили о некоем тревожном известии, которое принес один из приезжих, и Вьен велел привести его.
Парня Хаст узнал сразу: тот самый, чья подруга умчалась прочь на чарге, оставив его с ребенком. Несмотря на заявленную важность известия, сколько-нибудь обеспокоенным вестник не выглядел. Он небрежно ухмылялся, кивал в ответ на требовательные реплики Вьена и вообще вел себя по-хозяйски.
— Я Немаан Ренн, — представился незнакомец. — Собери всех, кто может держать оружие, если хочешь, чтобы хоть один, — он бросил холодный взгляд на Хаста, — пережил эту ночь.
— Да кто ты такой?! — вспылил Нериус.
Немаан не стал препираться с ним. Хаст так и не понял, что сделал этот вестник… Человеку, не знакомому с работой Сальватории, что Алой, что Серой, это и не должно быть понятно: даже если Стражник или Инквизитор не носят формы или знаков различия, они способны многое сказать о себе, безмолвно продемонстрировав сложный магический узор определенной техники. Это и сделал Немаан. Причем так, что заставил Нериуса устыдиться своему неверию. И город подняли по тревоге.
«Нашел покой» — с горькой усмешкой подумал Хаст Азейр.
Он никогда не был ни отчаянным смельчаком, ни исполненным чувства долга патриотом. Он бродил и скрывался всю жизнь. Почему же не улизнул теперь? Он и сам не смог бы ответить на этот вопрос. Хаст смотрел, как собирается ополчение, слушал, как взволнованно переговариваются мечники в одном ряду с ним… и не чувствовал привычного страха в своем сердце, лишь прохладную отстраненность от всего происходящего и тихое, горькое торжество. В тот момент он походил более на мудреца, чем на простого наемника, и тонкий ореол ффара, невидимый никому, сиял над его головой…
К кому-то такое осознание не приходит никогда; к кому-то — лишь перед смертью… Прикосновение ффара оказалось мимолетным, но, даже когда оно исчезло, на земле остался совсем другой Хаст.
…Нериус Вьен со своей боевой семеркой и вестник, представившийся Немааном, вышли в центр городской полщади. Командир поднял руку, требуя тишины, и, когда улегся тревожный ропот в рядах, сказал, кивнув в сторону вестника:
— Этот человек — Немаан Ренн, Инквизитор первого уровня, прибыл по особому поручению Серого Совета. Ему слово.
Он должен был объявить о войне, этот Немаан; зажечь сердца людей краткой, но вдохновляющей речью… этого от него ждали. Однако он не спешил оправдывать чужие ожидания.
Сделав пару шагов вперед, Немаан Ренн белозубо улыбнулся и, довольный всеобщим недоумением, развел руками, отпустив с ладоней добрую сотню белых Лихтов. Они взмыли в воздух, как светлячки, залив площадь мерцающим светом. В нем искристо блестел снег; стальные доспехи пускали блики…
Недоумение росло; командир еще держался из уважения к старшему по званию, а вот по рядам его воинов уже пополз возмущенный шепоток, грозящий перейти в открытые возгласы. Но наконец вестник заговорил:
— Война будет, — объявил он с равнодушной, даже скучающей ухмылкой. — Это неизбежно и необходимо, — Немаан даже пожал плечами. — Ну что ж, начнем… Ах да!.. как любили говорить в мире- первоисточнике: весь мир — театр, а люди, — на этом слове он сделал особое ударение, — в нем актеры…
Едва последнее слово сорвалось с губ Немаана Ренна, как образ его поплыл, словно густой туман, уносимый ветром… или тело поверженного стига.
Белые Лихты, оставшись без поддержки мага, угасая, градом попадали вниз. Они звонко стучали по шлемам и камням стен или мягко приземлялись в снег…
Лихты? Стучащие? Не исчезающие после того, как погасли?
Подобная мысль, пусть с запозданием, но коснулась и Хаста. Тем временем кто-то опомнился быстрее и, подняв одну из «градин», прокричал что было сил:
— Стигийские камни! Это стигийские камни!
…И тишина взорвалась…
