подкручивая седые усы и загадочно улыбаясь. Так или сяк, все ждали. Народ был в растерянности, и желающие могли его брать голыми руками.
Наподобие лампочки без абажура, слепяще горела луна. За ней, переминаясь с ноги на ногу, топтались звезды. Медленно опрокинулся в никуда пустой ковш Малой Медведицы. Млечный Путь тощим хвостом касался края земли.
Штаб был наводнен лягушатниками, которые сновали с деловым видом туда и сюда, перенося с места на место бумаги и жоподержатели. Ввиду крайней секретности операции гроб вносили в том же составе с черного входа. Промочив полой выпроставшейся рубахи, прямо поверх очков, взмокшее от пота лицо, Пиздодуев обнаружил себя в небольшом помещении без окон, стены которого были обиты листовым железом. Гроб опустили на два стула, в углу стоял лом, более ничего в комнате не было. Восковой, напрягшись что было сил, потянул железную дверь. Дверь с визгом захлопнулась. «Вот и все, — смекнул Пиздодуев, — вот такие, Мирон Миронович, пироги…»
«Скажу вам прямо, — соткровенничал Бальзамир, бодро хлопнув в ладоши, — не дедушку мы сегодня хороним, не дедушку, — и опечалился. — Человек вполне молодой, здоровый, вот как вы, к примеру». У Пиздодуева сперло в зобу дыхание, точно пробкой заткнули. «Не знаю, смогу ли вам объяснить… — продолжал Бальзамир, взявшись рукою за подбородок. — Вышла ошибка. Человеку со стороны понять нелегко. Бывают ошибки и ошибки. Вы улавливаете? Захоронили страшно важного человека в страшно неважном месте. И вот приходится исправлять, выкапывать, чтобы вернуть народу его героев. Но кто нам поверит? Где доказательства? У покойника на лбу не написано. Схватываете? А тут и вы как раз под руку. Ведь вы с Пиз-до-ду-е-вым — не ошибаюсь в фамилии? — на короткую ногу были знакомы. Вот вам и карты в руки. Я вам сейчас его покажу, и вы его опознаете. Смекаете, я надеюсь, что это целиком находится в ваших жизненных интересах?» — «Погоди, погоди, — сказал Восковой, который в упор разглядывал Пиздодуева. — Что-то рожа его мне знакомая. Кажется, я его где-то встречал…» — «Креститься надо, когда кажется, не так ли, мой друг?» — пошутил Бальзамир и похлопал Степана по-дружески. Пробка выскочила, и Степан мелко и часто — ребрами — задышал.
Бальзамир взял лом, поддел крышку гроба, которая, тут же поддавшись, соскочила вместе с гвоздями, и гроб, будто волшебный Сезам, раскрылся.
В гробу, трогательно скрестив на груди руки, с улыбкой на окоченелых устах, лежало очаровательное создание. Оно было одето, как к свадьбе, в белое кисейное платье. Маленькие ступни обтягивали розоватые атласные туфельки. Длинные русые волосы разметались по смертной подушке. Брови, несмотря на улыбку, были немного насуплены, словно девушка силилась понять что-то важное, да все не могла. Сомкнутые веки как бы слегка подрагивали. А на виске вздулась, точно пульсируя, сиреневатая жилка. «Какое прекрасное было лицо», — тихо сказал Бальзамир, склонившись над умершей.
Степан впился в девушку взглядом, и ему виделось, будто душа в усопшей все еще теплится, ждет разрешения. И он с жадностью проникал в эту тайну, в это осунувшееся лицо с точеными скулами и остреньким носиком.
Было невыносимо душно. Степану почудилось, будто от тела пошел легкий слащавый дух. «Ё-моё… — врезался Восковой. — А ты говорил — мужик…»
Бальзамир помолчал. «Говорил, говорил, — невозмутимо, хотя с некоторой долей досады сказал он. — И на старуху бывает проруха. Что ж тут такого, помилуй, странного?» И, стрельнув в Пиздодуева взглядом, добавил: «Оно, пожалуй, и к лучшему».
«Голубчик!» — он прикоснулся к руке Степана. Пиздодуева передернуло. Из-под берета пот лил ручьями. «Не в службу, а в дружбу. Будьте любезны, сгоняйте, голубчик, налево, вниз, вперед и направо — в подвал. И там им скажите, что операция завершилась полным провалом. И еще им скажите, что это и кстати, что всплыл
Первым порывом было — бежать. Бежать сломя голову, пока станет сил, покуда несут ноги. Но ноги не слушались и вместо двери с табличкой «эвакуация лягушатников при пожаре» понесли его, как было предписано, налево, вниз, вперед и направо — в подвал. Он несся не на своих ногах и почти плакал: «Ну что же ты со мной делаешь, Мирон Миронович? Ведь не спасать тебя я иду, а гибнуть вместе с тобой!» И взором воображения он вдруг увидел, как лягушатники жарят Мирона на большой сковородке, переворачивая его с боку на бок крюками, Сыркин уже обуглился, подгорел, но о Степане — молчок, ни слова, и только полные муки глаза обращены к вывернутому изнанкой небу. Вот какая картина представилась Пиздодуеву по дороге. «Мирон, Мирон, я уже здесь! Я близко!» — закричал что есть мочи Степан и еще припустил.
«Мудила», — сказал Бальзамир Восковому и даже хотел ему врезать, но, задумчиво постучав кулаком по заскорузлой ладошке, не стал. «Я предупреждал? Предупреждал. Сидеть тихо. Пасть на замок. С наблюдениями и выводами вперед не лезть». — «А чего ты взъелся? А чего я сказал? Только сказал, на кой, мол, девицу приволокли и что мужик на Пиздодуя похож». — «Похож! — Бальзамир расхохотался, загудели листы железа, мелко вибрируя. — Так это он, голубчик, собственной своей персоной и есть! Кому же еще и быть? Да я, если хочешь знать, как только он из-за могилы к нам вышел, сразу его узнал. Спугнуть только боялся — драпанет со страху-то, думаю. Хоть он и помнит, поди, мало, зря, что ли, в компот подмешивали. А ты воду мутить! Опознавать! У меня новые планы насчет Пиздодуя забрезжили, да вот девица карты смешала — видать, не судьба ему землю шагами мерить». Восковой не поверил своим ушам: «То есть как „это он и есть“? Так почему же тогда? — и вдруг заорал, не щадя глотки: — Так чего ж ты его, бля, отпустил?!!! Чего ты его отпустил?!!!» — Восковой в отчаянии заметался.
«Кто отпустил? — изумился шеф. — Я его к нашим отправил. Работу свою пацаны знают. Снарядят молодца в дорогу…» — «Так ведь уйдет, как пить дать уйдет!» — и Восковой кинулся было вон. «Не мельтеши, — сказал Бальзамир. — Не уйдет. Видал, когда я между строк о Сыркине вставил, как он затрясся, затрепетал? На это памяти у него станет, компот — не компот. У них с Сыркиным „дружба“ случилось. Вот и пошел товарища выручать, потому и на кладбище к нам прилип, и в штаб увязался. Ну да что я тебе толкую, тебе не понять. Для этого, брат, сердце иметь надо».
«Эй, ребята, у вас там базар надолго?» — раздался осипший глухой голосок, голосок треснувшего колокольчика. Заговорщики оборотились. Девушка сидела в гробу, облизывая пересохшие губы.
До подвала Степан добежал, но зачем вот бежал, забыл. За последние дни — который уж раз! Что-то стряслось с его памятью — болезненные провалы, в которые он падал, как в бездну. И все же он постучал в безымянную дверь. «Если хотите, входите», — ответили изнутри.
«Добрый день, — сказал Пиздодуев. — Вот я и пришел». В предбаннике сидел Секретарь и пальцем по бумаге строчил. «Ничего себе день, — сказал он, не поднимая головы. — Половина четвертого, утро, скоро светать начнет. Тряхнулись уж совсем, ни сна, ни покоя. Думают, если из второразрядного лучинария, так сутками ишачить могу. Да хоть бы из ведмодрария, черт их дери! А у меня тоже есть утомляемость, сколько чернил ни пей. Да, да, я никого не боюсь, так им и передайте — у него, мол, тоже есть утомляемость». — «Кому передать?» — вежливо осведомился Пиздодуев. «А все равно, вот кто вас сюда прислал, вот тому и передайте». — «Простите, но я не помню, у меня что-то с памятью», — виновато сказал Степан. «Ну и ладно. Это у нашего брата бывает — опоят чем для секретности, весь и резон. Берите жоподержатель и садитесь. Я сейчас допишу и займусь вами. Протокол допроса, понимаете ли, какой-то срочный. Все у них срочное, а толку-то?!» — «Какой жоподержатель?» — спросил Пиздодуев, растерянно озираясь. Письмоводитель медленно поднял слезящиеся чернилом глаза. «А как же вы себе представляете — без жоподержателя? Что-то я такого не слышал. Вы, собственно, из каких будете? Из инкубаторских? Из
