— Боюсь, как бы вам не пришлось вешать меня вместо этого лейтенанта, — мрачно заметил барон.

— Прекрасная идея. После этого ритуального повешения половина нашего отдела диверсий спокойно может делать себе харакири.

— В последний раз я случайно столкнулся с Беркутом в Польше. Он был в мундире обер-лейтенанта и, судя по всему, пробирался к себе в Украину после побега из эшелона военнопленных.

— Да, он уже умудрился совершить побег и теперь разгуливает по Польше в мундире полковника Генштаба вермахта?! — как всегда. Скорцени оставался верен своей склонности к преувеличениям.

— Умудрился, что уже установлено совершенно точно.

— Прекрасная комбинация. Тому, по чьей воле этот русский диверсант оказался в банальном вагоне для военнопленных конечно же следует свернуть голову, — еще напористее пророкотал «первый диверсант рейха», и, недовольно покряхтев, Штубер осторожно повертел шеей, словно уже пытался вырваться из рук своего шефа. — Но сам факт интересен.

— Я того же мнения.

— При следующей встрече передайте Беркуту, что мы засчитаем ему этот побег в качестве одного из элементов «выживания диверсанта». И вообще не пора ли нам ввести особый предмет — «побег из-под ареста», в ходе которого могли бы готовить наших выпускников к побегам из эшелонов, из классических тюрем и полицейских участков, и даже из-под расстрела? Одним из инструкторов по этой подготовке как раз и стал бы ваш Беркут. И напрасно вы так скептически ухмыляетесь, барон фон Штубер, — перед нами целая тюремно-диверсионная наука, пока что никем не обобщенная и не проанализированная.

— Никакого скепсиса, — заверил его Штубер. — Наоборот, проникаюсь важностью вашего замысла, Скорцени.

— Если вы считаете, что окончание войны освобождает нас от необходимости готовить диверсионную элиту мира, то вы ошибаетесь!

— Давно вижу вас, штурмбаннфюрер СС, во главе международной Фридентальской диверсионной академии.

— Надо же! — мгновенно отреагировал Скорцени. — Даже вас, барон фон Штубер, время от времени посещают гениальные мысли. «Фридентальская диверсионная академия», — задумчиво повторил он. — А что, дьявол меня расстреляй, в этом замысле действительно что-то есть, Штубер!

…Однако эта беседа уже в прошлом. А сейчас… Проходя мимо Курбатова, приземистый крепыш в рыжеватом мундире без знаков различия, по-волчьи, всем туловищем, развернулся к нему и смерил взглядом, полным ненависти и презрения.

Было мгновение, когда Маньчжуру вдруг показалось, что тот вот-вот бросится на него, выхватит пистолет или метнет припрятанный где-нибудь в рукаве нож.

— Что это за волчара-уголовник? — вполголоса поинтересовался Курбатов, глядя вслед «коршуну Фриденталя».

— Албанец, причем из высокородных.

— В камере убийц он, возможно, и сошел бы за «высокородного», но здесь, в рыцарском замке…

— Тем не менее только что перед вами продефилировал один из возможных претендентов на албанский престол. Просто следует знать, что выработка взгляда: высокомерного, величественного, презрительного, убийственно-испепеляющего или, наоборот, наивно-обезоруживающего, — тоже входит в систему подготовки «коршунов Фриденталя». Поскольку сами эти взгляды пополняют психологический арсенал «коршунов». Это целая наука, которой обучают в стенах замка с особым пристрастием.

— Постараюсь усвоить ее азы. Однако вы не завершили посвящение меня в тайны «фридентальского двора», в его секретную элиту.

— Здесь и в самом деле обучается немало людей, которых вы не встретите на полигонах и в полевых фридентальских лагерях. Но об этом я попрошу рассказать самого Скорцени.

— Думаете, обер-диверсант рейха станет тратить время на мое просвещение? — неуверенно молвил Курбатов.

— Мы никогда не считаемся со временем, когда речь идет о подготовке настоящего диверсанта- элитария.

— Это вы обо мне?

— Не заставляйте напоминать вам, Курбатов, о вашем княжеском титуле. Кстати, замечу, что русский династический совет уже проверил законность владения вами этим титулом и подтвердил его.

— Лично я никогда в этом не сомневался.

— Мы тоже. Мало того, запомните, что с особой тщательностью мы проверяем именно тех людей, титулы которых ни у кого сомнений не вызывают.

— Итак, мой титул сомнения не вызывает. Что из этого следует?

— Что теперь вы должны вести себя так, чтобы никто не сомневался: перед ним — князь, причем из древнего рода, корни которого прослеживаются от династии древнерусского князя Ярослава Мудрого.

— Так далеко в корни рода я, признаюсь, не проникал, — подрастерялся Курбатов.

— За вас это сделали знающие люди. Напомню, что одна из дочерей этого великого князя, Анна, в свое время была королевой-супругой и матерью-королевой Франции. Французы до сих пор почитают ее, поскольку прах ее покоится в земле Франции. Конечно, считать вас прямым потомком князя Ярослава или королевы Анны никто не решится. Однако же никто не решится оспаривать теперь вашу принадлежность к одной из ветвей древнего княжеского рода, которая имеет свой герб. Соответствующую справку геральдической комиссии вы получите.

— Вы меня окончательно заинтриговали, барон.

— У меня такое хобби: интриговать славянских аристократов. Но если говорить серьезно… Когда встанет вопрос о возрождении всероссийского или украинского престола, а, возможно, и о Царстве Сибирском, то почему бы не вспомнить о некоем князе Курбатове, одном из самых родовитых представителей современных восточных славян?

Полковник удивленно повел подбородком: ничего подобного услышать от Штубера он не ожидал.

— Даже не предполагал, что за этими рыцарскими стенами умеют заглядывать столь далеко вперед.

— В политике это называется «эвкалиптовой дипломатией». Рассчитывать на тень от эвкалипта можно, если не ошибаюсь, лишь через сорок лет. Но, чтобы когда-нибудь насладиться этой тенью, высаживать эвкалипт посреди пустыни нужно уже сейчас, причем немедленно.

Наспех перекусив тем, что нашлось в рюкзаках, они долго петляли по едва приметным плавневым тропинкам, пока не вышли на поросший ивами луг. Трое сидевших у костра в армейской форме седовласых мужиков подхватились и от неожиданности замерли, не понимая, откуда они появились, эти военные. Иволгин скосил всех троих из автомата, прежде чем они успели что-либо сообразить, а винтовки их так и остались стоять прислоненными к стожку сена.

Бросившийся к ним Кайманов успел встряхнуть одного из смертельно раненных мужичков и выяснить, что это был пост местного истребительного отряда, который охотится за диверсантами.

— Вот это уже по-нашему, ворон меня не клюй! — похвалил тем временем Иволгина лагерь-майор (кличка эта в группе за ним так и осталась), тонко улавливая тот переломный момент, когда из растерянного истеричного бродяги Иволгин вновь стал превращаться в испытанного в боях заматерелого диверсанта. — Только так мы и должны прокладывать себе путь, только так.

— Теперь я это тоже начинаю понимать, — мрачно изрек Иволгин.

Однако, выдержав небольшую паузу, Кондаков добавил:

— Но предупреждаю всех: впредь в подобных случаях, без моего приказа, огонь не открывать. Порядок у нас будет такой, ворон меня не клюй…