наличии последнего догадываются далеко не все посетители. Эти два зала соотносятся друг с другом как две латинские буквы «L», вложенные одна в другую. Однако бармен без труда проходит от одной стойки к другой. Зимой и летом дружки хозяина гостиницы Помроя играют тут на пиво. Для рядовых дружков имеется доска для дартса в общем зале. Для завсегдатаев — другая, получше, в отдельном кабинете. Иногда завсегдатаи приглашают туда поиграть новичка — и новичок сразу перестает быть новичком.

Апрельский вечерок выдался прохладный, и огонь в камине жарко гудел. Уочмен закончил ужинать, положил ноги на спинку кушетки и потянулся за трубкой. Закурив, он наконец переключил внимание на Себастьяна Периша, который стоял, облокотившись о каминную доску в весьма картинной позе, довольно характерной для любого заурядного лондонского актера.

— Здорово, да? — сказал Уочмен. — По-моему, чертовски приятно возвращаться туда, где уже все знакомо…

Периш картинно взмахнул рукой.

— Восхитительно! — пророкотал он густым баритоном. — Как приятно оторваться от всего суетного! От этого проклятого городского шума! От постоянных домогательств! От фальши! От манерности! Господи, знал бы кто, как меня тошнит от моей профессии!

— Об этом лучше не надо, Себ! — засмеялся Люк Уочмен. — Ты ведь родился на сцене!

— Все равно, старина, этот добрый чистый воздух для меня значит чертовски много. Не говоря уже о компании!

— Ну да, ну да. — Уочмену всегда казалось, что в устах Себастьяна любое слово звучало словно выдержка из его же интервью с самим собой — довольно выспренно и манерно. Впрочем, Уочмена это не очень раздражало. Это было частью сценического образа Себастьяна, а профессия обычно накладывает на человека какую-то ретушь. Приходится с этим считаться.

Люку всегда нравилось, как Себастьян стоял на ветру с непокрытой головой в крайне эффектной позе, словно готовясь надменно бросить ассистенту режиссера: «Можно снимать!» Видимо, именно в этой позе его и рисовал на сей раз Норман. Но похоже, сейчас слова Себастьяна о манерности и фальши были сказаны не просто так. Видимо, он собирался пооткровенничать с Люком. Но как бы то ни было, разговора по душам не получилось, поскольку дверь отчаянно скрипнула и в комнату сунулся худой встрепанный человек.

— Привет! — воскликнул Уочмен. — Добро пожаловать славнейшему художнику всех времен и народов!

Кьюбитт ухмыльнулся, брякнул об пол мольбертом и вошел внутрь.

— Ну как ты, Люк? Хорошо добрался?

— Отлично. А ты уже рисуешь? Творческий зуд?

— Я тут попробовал взяться за портрет Себа, — сказал Кьюбитт. — Наверное, он уже тебе доложил. Пока сделал только эскиз. Вот. Этим я был занят с утра. А к вечеру пошли в ход краски.

— Так ты что же, пишешь портрет Себастьяна в темноте и без самого Себастьяна? — смеясь, переспросил Уочмен.

— Нет, я задержался просто потому, что заболтался с одним рыбаком. Они все тут в Комбе стали ужасно интересоваться политикой.

— Это все Билл Помрой, — понизив голос, заметил Периш, — с его Левым Движением…

— Ну да, Билл и его Дессима, — кивнул Кьюбитт. — И вообще, поскольку «дессима» по латыни означает «декабрина», я им предложил называть себя декабристами.

— Ну ладно, а где наши деревенские ребятки? — прервал его Люк. — Когда поднимался сюда, я слышал, как они лупятся в дартс.

— Нет, теперь они все пошли в гараж поглазеть, как Эйб травит там крыс с помощью раствора цианида. Хотят за ним присмотреть, чтобы он сам ненароком не схватил дозу.

— О господи! — воскликнул Уочмен. — Какого черта этот старый дурак балуется с цианидами? Ему что, поиграть больше не с чем?

— Наверное… Но это его личное дело, а вот почему мы никак не выпьем как следует, хотя уже давно пора?

— Хо! Ну конечно! — охотно согласился Уочмен, встал и подошел к стойке бара. — М-да, — пробормотал он, оглядываясь. — Кажется, во всем баре ни единого человека… Самое простое — это взять выпивку и записать ему на доске мелом, правда? Что будем пить? Пиво?

— Пожалуй, — кивнул Периш.

— А каким именно ядом обзавелся Эйб? — спросил Уочмен. — И где он его достал?

— Ась? — глуповато переспросил Периш и после некоторого молчания добавил: — Ну, по правде говоря, цианид привез ему я. Купил у аптекаря в Иллингтоне. Кажется, это Шиллева смесь, соль или что-то в этом роде.

— Как? Ты с ума сошел!

— Ну, аптекарь меня заверил, что пары этой самой Шиллевой пакости не так уж вредны, чтобы их нельзя было вдыхать человеку… Не беспокойся, я купил для Эйба еще и респиратор. Так что ничего с ним не сделается.

— Нет, это просто чудовищно, Себ!

— Не вижу ничего чудовищного, старина, — заметил Периш. — Аптекарь был спокоен как сфинкс, когда продавал мне этот цианид. Он сказал, что это относительно безвредная соль синильной кислоты. И был очень любезен…

Уочмен начал немного злиться:

— Позволь выразить мнение, что этот аптекарь — порядочный болван! Если хочешь знать, пара капель кислоты Шилля убивает человека за несколько минут! В британском судебном праве даже есть прецедент, когда убийство совершили всего лишь с помощью одной капли! Но… Позволь, а как же эту отраву использует Эйб?

— Послушай, Люк, погасни, — проворчал Норман Кьюбитт. — Давай-ка пить пиво и расслабляться…

— Эйб собирался залить отраву в плошки по крысиным норам в полу гаража, — объяснил Периш. — Я уверен, что Эйб хорошо представляет себе, что это яд. Он говорил, что потом зацементирует все дырки поверх яда…

— Все равно аптекарь не имел никакого права продавать тебе такую гадость… — недовольно ворчал Люк, вертя в руках кружку пива.

— С нами Бог! — утешил его Норман Кьюбитт, делая добрый глоток из своей кружки.

— А что случается при отравлении синильной кислотой? — спросил Периш.

— Конвульсии, расслабление кишечника, обильный пот и смерть от удушья.

— Да заткнитесь вы наконец! — взмолился Кьюбитт. — Экую вы мерзкую тему избрали для разговора! Давно не виделись, так неужели нельзя поговорить о чем-нибудь более жизнерадостном, чем конвульсии кишечника?

— Ну конечно, конечно… — Периш поднял свою кружку. — Ваше здоровье, друзья! А кстати, как она выглядит, эта самая синильная кислота?

— Ты же ее сам покупал! — брови Люка удивленно поползли на лоб.

— Верно, но я ее особенно не разглядывал. Синяя бутылочка с жидкостью, напоминающей обычную воду.

— Вот-вот! — назидательно поднял палец Люк, уже вполне входя в привычную роль адвоката по уголовным делам. — Синильная кислота, смешанная в той или иной пропорции с водой, как раз представляет собой бесцветную жидкость…

— Припоминаю, — сказал Периш, — что как-то раз я по роли умирал на сцене от отравления цианидом. Пьеса называлась «Глупая смерть», довольно старая пьеска. Пошлое название, верно, но сама пьеса была ничего. Я по мизансцене отбрасывал сандалии всего за пару секунд.

— В этом случае ваш режиссер оказался прав, — буркнул Люк. — Это ужасная отрава. Помню, я как-то занимался одним делом, где некая женщина случайно выпила немного…

— Ради Господа Всеблагого! — взвыл Норман Кьюбитт. — Заткнетесь вы оба? У меня ядобоязнь!

— Неужели? — удивился Периш. — И откуда у тебя, милый, такая модная болезнь? Как тебе удалось ее