к жребиям, чтобы посредством их узнать, что следует предпринять: пеший ли набег или морской. Во всяком случае - основная мысль гадания ясна: проходя свободно через ряд копий вперед и назад, невидимый божественный всадник тем как бы указывал на свободный, беспрепятственный проход через опасности предприятия, на свободное возвращение домой, стало быть - на удачу. Какое значение имело число девяти копий - неизвестно, но что оно не было случайным - это ясно. Кроме этого способа гадания, наши источники говорят еще о гаданиях жребиями и чашами, которые хранились в святилищах и употреблялись при торжественных случаях. Быть может, гадание чашами заключалось в простом возлиянии напитка в честь божества и молитвы к нему о счастии, благополучии и удаче. Религиозные празднества совершались в земледельческие урочные времена. Таково было празднество, совершавшееся в начале лета в Пырице (в июне), на которое стекался народ из всей окрестной области и проводил время в пирах, играх, плясках и пении. Гаволяне отмечали празднество Яровита в середине апреля, т. е. при возврате солнечной силы и возрождении природы. С полевым, земледельческим характером праздник соединял характер воинский: он совершался окруженный отовсюду священными знаменами. В Волыне празднование божеству (Свантовиту?) происходило в начале лета; к торжеству стекалось множество народа из области. Сверх этих больших праздников были, кажется, и меньшие, местом действия которых служили контины.

Из языческих суеверных обычаев источники упоминают еще погребение усопших по лесам и полям и прибегание к ведуньям за помощью. К числу таких 'вещих женок' принадлежала, быть может, та женщина-вдова, которой жрецы поручили хранение скрытого ими Триглава.

Характер поморского язычества - насколько он открывается из 'Жизнеописаний' - не отличался резкой, упорной религиозной исключительностью. Несмотря на, по-видимому, твердо установившиеся, доктриной закрепленные формы языческого вероучения и культа, несмотря на существование во главе их ревнивой жреческой иерархии и на то, что религия приняла и усвоила политический элемент страстной народной вражды, она не вконец утратила и терпимость, присущую наивному язычеству, не перешла в фанатизм. Зависело ли это от свойств народного характера или от степени образования, сказать трудно; но то верно, что религиозными фанатиками в настоящем смысле поморяне не были, и случаи нетерпимости их вытекали не столько из религии, сколько из исторических отношений и обстоятельств. Этим объясняется, с одной стороны, довольно легкий внешний успех проповеди Оттона, с другой - знаменательное явление двоеверного поклонения в Штетине. Но хотя темная сила жреческого язычества и не была у поморян тем подавляющим бременем, каким являлась она у их ближайших родственников, все же она была темной силой; она могла еще вызвать и поддержать деятельность народа, но была решительно не в состоянии вести его вперед, по стезе развития и прогресса.

Исторические отношения. Из того. что было доселе сказано о быте и образе жизни поморского народа, можно заключать, что он издавна не оставался чужд движению северной политической истории. Народ с такими развитыми торговыми сношениями, преданный постоянному занятию морских и сухопутных войн и грабежа, был, конечно, деятельным участником событий времени. Напрасно, однако, мы будем искать в источниках каких-нибудь определенных об этом известий и указаний: политическая история славянского Поморья остается совершенно темна до самого конца XI века. Правда, грамоты пап и немецких императоров еще прежде указывают на часть поморской земли, лежавшую между рр. Пеной и Одрой, но собственного Поморья они не знают: сюда, как видно, не проникало еще римско-немецкое оружие креста и меча, а вместе с ними - и притязания духовных и светских властителей. Поморье была для них terra incognita.

Первыми засвидетельствованными событиями поморской истории были:

а) войны поляков с поморянами при Болеславе I, Казимире, Болеславе II и Владиславе Германе,

б) борьба Поморья с Болеславом III Кривоустым и следовавшее за нею

в) введение христианства через бамбергскую миссию.

О войнах поморян с первыми князьями Пястова рода 'Жизнеописания' Оттона вовсе не упоминают: им известны только отношения Поморья к Польше при Болеславе III. Чтобы уяснить эти отношения, необходимо поставить их в связь с предшествовавшим. Средства к тому дает старший польский анналист, Мартин Галл<$FСм. 'Славянские хроники'. СПб, 1996, с. 328-412. Прим. ред.> и, отчасти, Кадлубек.

Племя 'необузданное и ненавистное', поморяне издавна тревожили польские земли беспрестанными набегами, разорением и грабежом; потому, естественно, одной из важных забот слагавшегося польского государства была забота об укрощении буйных соседей. Как ни глухи известия польских летописцев (и схоласта Адама Бременского) о предприятиях Болеслава I и Казимира в отношении Поморья, но из них все- таки видно, что польские князья, действительно или номинально, владели страной по праву завоевания. Гданск был в конце X в. польским городом, в Колобреге Болеслав I основал даже епископство. По словам Мартина Галла, Болеслав II в начале своего правления владычествовал над поморянами, но вскоре, несмотря на одну выигранную битву, утратил власть; так что при Владиславе Германе Поморье является свободным и вызывает против себя ряд военных предприятий со стороны поляков. Еще до 1091 г. Владислав, поразив поморян, взял многие города и крепости внутри страны и на побережье моря, посадил по важнейшим укрепленным местам своих воевод и посадников и, желая отнять у язычников всякие средства к восстанию, велел за один раз сжечь все крепости, находившиеся в центре страны. Мера не принесла ожидаемой пользы. Поморяне вскоре поднялись снова, избили наиболее строгих и жестоких польских посадников, прогнали других, образ действий которых был мягче и благороднее, и снова стали свободные. Владислав не мог оставить без возмездия такой обиды: в начале 1091 г. он с сильным войском вторгся в поморские пределы, проник до богатого и многолюдного Штетина, взял огромную добычу и бесчисленное количество пленных и отошел к своим пределам. Поморяне, однако, шли по следам и настигли его у реки Наклы (Нотеци?). Битва, кажется, не имела решающего исхода: ни одна из враждующих сторон не одержала победы. Последовавшая в том же году попытка Владислава овладеть поморской крепостью Наклой (на р. Нотеце) окончилась для поляков бесплодно. Осажденным удалось отвлечь неприятеля в сторону и сжечь его осадные орудия и часть лагеря; к тому же войска, особенно союзных чехов, начинали терпеть недостаток в продовольствии. Эти обстоятельства побудили князя снять осаду и уйти домой. Между тем, подросли дети Владислава, Сбигнев и Болеслав; престарелый князь передал им начальство над войском и отправил их в поход против поморян. Мартин Галл рассказывает, что при этом особенно отличился Болеслав: он принудил к сдаче находившуюся в их власти крепость Межиречье, овладел другой какой-то знаменитой крепостью поморян, причем взял богатую добычу и множество пленных, а воинов предал смерти, и заставил, наконец, поморян разрушить их собственное сильное укрепление, которое они возвели напротив польской крепости Зантока и которое столь тщетно осаждал брат его Сбигнев. Вообще, 'желая покорить страну варваров, он стремился не столько за добычею, сколько за тем, чтобы овладеть городами и укреплениями и разорить их'. Таковы были отношения Поморья к Польше до вступления на престол Болеслава III Кривоустого.

Несмотря на то, что польско-поморские войны имели характеры неправильной и случайной пограничной борьбы и не достигали никаких прочных результатов, - со стороны поляков они, как кажется, не были только одними набегами с целью грабежа, укрощения и возмездия за обиды, но имели и политическую задачу распространения польского государства приобретением и освоением богатых земель Поморья. Укрощение буйных соседей и месть им, по взглядам времени, вполне достигались разорением, грабежом страны, пленом и наложением тяжелой повинности; но более прочное завладение требовало иных мер, и потому Владислав Герман занимает важнейшие поморские крепости и ставит там своих посадников, потому и Болеслав III, желая покорить страну, стремился овладеть городами и укреплениями ее. Со стороны польских князей было естественно стремление возвратить то, что, по их мысли, добыто оружием Болеслава I, чем владели он и Казимир. Этого требовал долг семейно-государственной традиции.