коже юноши пробежали мурашки, но Перрин заставил себя отстегнуть и стянуть с Байара белый плащ. Несмотря на слова Лана, ему казалось, что вот-вот Белоплащник с лицом-черепом встанет. Он торопливо пошарил вокруг, отыскивая свой топор, затем пополз к другому охраннику. Поначалу ему представилось странным, что он не чувствовал отвращения, коснувшись этого потерявшего сознание солдата, но тут же ему в голову пришло объяснение. Все Белоплащники ненавидели его, но это было по-человечески понятное чувство. Байар же не испытывал ничего, разве лишь то, что Перрин должен умереть, но в этом не было ни капли ненависти, вообще никаких чувств. Сжимая два плаща в руках, Перрин повернулся... и его охватила паника. В темноте он вдруг потерял ориентировку, он не знал, как найти Лана и Эгвейн. Ноги его приросли к земле, страшась ступить и шаг. Даже Байара, без его белого плаща, скрыла ночь. Не было ничего, по чему можно бы было определить свое местоположение. Любой неверный шаг может завести Перрина в самый центр лагеря.

— Сюда!

Перрин заковылял на шепот Лака, пока его не остановили чьи-то руки. Неясной тенью вырисовывалась Эгвейн, лицо Лана казалось размытым пятном; тела у Стража будто вовсе не было. Перрин чувствовал их взгляды на себе и раздумывал, нужно ли что-то объяснять.

— Наденьте плащи, — тихо сказал Лан. — Живо. Собирайте свои вещи. И ни звука. Мы еще в опасности.

Перрин торопливо сунул один из плащей Эгвейн, испытывая облегчение, что не пришлось рассказывать ей о своих страхах. Свой плащ он закатал в узел, взамен его накинув на плечи белый. Кожу вдруг защипало, между лопаток он почувствовал острый укол беспокойства. Уж не плащ ли Байара достался ему? Перрин чуть ли не чувствовал исходящий от ткани запах худого мужчины.

Лан приказал ребятам взяться за руки, и Перрин, сжав в одной руке топор, другой ухватил ладонь Эгвейн, стараясь сдержать рвущееся на волю воображение и мечтая только об одном: чтобы Стражу удалось все с их побегом. Но они просто стояли, окруженные палатками Детей, — две фигуры в белых плащах и еще одна, невидимая, но присутствие которой чувствовалось.

— Скоро, — прошептал Лан. — Совсем скоро.

Молния расколола небо над лагерем, пройдя так близко, что Перрин почувствовал, как встали дыбом волосы у него на руках, на голове, когда разряд насытил воздух электричеством. Земля сразу за палатками разверзлась от удара, взрыв на земле соединился со вспышкой в небе. Свет еще не померк, а Лан уже повел Эгвейн и Перрина вперед.

При первом же шаге беглецов еще одна огненная стрела рассекла черноту. Молнии градом посыпались одна за другой, так что ночь будто мигала, проявляясь в кратких всполохах тьмы. Неистовствовал гром, его раскаты сливались в оглушительный барабанный грохот. Охваченные ужасом лошади дико ржали, их ржание заглушалось почти беспрерывно гремящим громом. Из палаток выскакивали всполошенно люди, некоторые в белых плащах, некоторые едва успев одеться, одни метались туда-сюда, другие стояли словно оглушенные.

Лан потащил Перрина и Эгвейн через всю эту суматоху чуть ли не бегом, Перрин замыкал цепочку. Белоплащники смотрели на проходящих мимо дикими, выпученными глазами. Некоторые что-то им кричали, выкрики затерялись в грохоте с небес, но, видимо, из-за белых плащей на плечах у беглецов, никто не пытался задержать их. Между палатками, из лагеря в ночь, — и ни один не поднял против них руки.

Почва под ногами Перрина стала неровной, и ветки хлестали по телу, когда его тащили сквозь кусты. Полыхнула и погасла молния. Эхо громового рокота прокатилось, затихая, по небу. Перрин обернулся. Там, среди палаток, пылали огни. Должно быть, молнии угодили в палатки, или, наверное, в царящей панике кто-то опрокинул лампы. По-прежнему раздавались крики, тонкие в ночи, — командиры старались восстановить порядок и выяснить, что же произошло. Местность начала подниматься, и палатки, огни и крики остались позади.

Неожиданно Перрин едва не уткнулся в спину Эгвейн; Лан остановился. Впереди в лунном свете стояли три лошади.

Шевельнулись тени, и донесся раздраженный голос Морейн:

— Найнив не вернулась. Боюсь, эта молодая женщина выкинула какую-нибудь глупость. — Лан резко развернулся, словно собираясь отправиться обратно, но одно-единственное, резкое, как щелчок кнута, слово Морейн остановило его: — Нет! — Страж стоял, искоса глядя на нее, ясно виднелись лишь его руки и лицо, но и на них плясали тусклые пятна теней. Морейн продолжила более мягким тоном; более мягким, но не менее твердым: — Одно важнее всего прочего. Тебе известно об этом. — Страж не двинулся с места, и голос Айз Седай вновь стал жестким. — Вспомни свои обеты, ал'Лан Мандрагоран, Лорд Семи Башен! В чем обет Коронованного Битвой Лорда Малкири?

Перрин моргнул. Это все о Лане? Эгвейн что-то шептала, но он не мог глаз отвести от живой картины: Лан, стоящий будто волк из стаи Пестрой, загнанный волк, перед миниатюрной Айз Седай, тщетно ищущий спасения от надвигающегося на него рокового конца.

Замершую сцену нарушил треск подлеска. В два длинных шага Лан оказался между Морейн и источником звука, бледный лунный свет пробежал по мечу. В хрусте и треске подлеска из-за деревьев выскочила пара лошадей, одна со всадником.

— Бела! — воскликнула Эгвейн в тот же миг, как со спины косматой кобылы Найнив сказала:

— Насилу нашла вас. Эгвейн! Благодарение Свету, ты жива!

Найнив соскользнула с Белы, но, едва она шагнула к односельчанам, Лан ухватил ее за руку, и она встала как вкопанная, уставясь на него.

— Нужно уходить, Лан, — сказала Морейн голосом вновь спокойным и невозмутимым, и Страж разжал пальцы.

Найнив, потерев руку, поспешила к Эгвейн и крепко обняла ее, но Перрину послышался еще и тихий смешок. Последнее привело его в недоумение, поскольку вряд ли это имело отношение к тому, что она обрадовалась вновь свидеться с ними.

— Где Ранд и Мэт? — спросил Перрин.

— Где-то, — ответила Морейн, а Найнив что-то негромко произнесла резким тоном, от которого охнула Эгвейн. Перрин заморгал; краем уха он уловил самый хвост ругательства фургонщиков и грубых проклятий.

— Ниспошли Свет, чтобы с ними все было хорошо, — продолжала Айз Седай как ни в чем не бывало.

— Хорошо никому из нас не будет, — заметил Лан, — если Белоплащники нас обнаружат. Скидывайте эти плащи и садитесь на лошадей.

Перрин влез на лошадь, которую привела вместе с Белой Найнив. Отсутствие седла его не смущало: дома он нечасто ездил верхом, но когда доводилось, то более удобным ему представлялось ездить на неоседланной лошади. Белый плащ был у Перрина еще с собой, свернутый теперь и привязанный к его поясу. Страж говорил, что они не должны оставлять лишних следов для гонящихся за ними Детей. Ему все еще чудился от плаща запах Байара.

Когда отряд двинулся в путь во главе со Стражем на высоком черном жеребце, Перрин еще раз почувствовал прикосновение Пестрой к своему разуму. Когда-нибудь встретимся вновь. Больше чувство, чем слова, оно обещало предопределенную встречу, предчувствовало то, что должно случиться, и все пролетело, наслаиваясь друг на друга. Смешавшись во внезапном страхе и спешке, юноша попытался спросить, когда и почему. След волков становился слабее, понемногу исчезая. На все его отчаянные вопросы был тот же самый слабый ответ. Когда-нибудь вновь. Этот ответ еще долго преследовал мысли Перрина уже после того, как ощущение присутствия волков угасло.

Лан медленно, но уверенно вел отряд на юг. Холмистая местность с густым, невидимым, но слышным под копытами подлеском, закутанное в ночь бездорожье, прячущиеся в тенях деревья, призрачно темнеющие на фоне неба, не позволяли всадникам двигаться с хорошей скоростью. Дважды Страж отделялся от отряда и сворачивал назад, в сторону сколотой луны, — они с Мандарбом становились одним целым с ночью. Оба раза Лан возвращался с сообщением, что нет никаких признаков погони.

Эгвейн держалась подле Найнив, чуть позади нее. Обрывки негромкого, но взволнованного рассказа девушки доносились до Перрина. У этих двоих было такое приподнятое настроение, будто они снова обрели