…Гости давно уже болтали о своем. Пригашенный было костерок беседы теперь полыхал вовсю. С появлением Толика все резко посерьезнели и потянулись к рюмкам…

— Черт знает что!.. — растерянно улыбаясь, сказал Толик. — Мне разрешили выезд… Если это, конечно, не чья-то шутка… Но я записал телефоны, можно проверить…

Гости молча косились друг на друга, не зная, как реагировать на это сообщение. Все знали, что Толик ждал этого события три года. Но слишком уж не вязалась его дурацкая улыбка с печальным поводом, собравшим всех за этим столом…

— А я все-таки предлагаю выпить за тетю Веру! — Нина с вызовом подняла рюмку. — Кто-то уезжает, кто-то приезжает, а тети Веры нет!.. Царствие ей небесное!..

— Да!.. — спохватился Толик. — Да, конечно!.. Царствие ей небесное!..

…Толику и раньше приходилось бывать в здании ОВНРа в Колпачном переулке, но такого скопища людей, как в этот раз, он никогда здесь не видел. Сегодня в овировских коридорах было настоящее столпотворение!.. Стоило кому-то из сотрудников опрометчиво выглянуть из кабинета, как его тут же облепляла со всех сторон толпа страждущих. Некоторое время он еще барахтался в их объятиях, а потом покорно затихал, как моторная лодка, увязшая в водорослях…

Толик двигался в толпе по давно усвоенной системе: толчок под ребро… виноватая улыбка… извините, пожалуйста… еще толчок… снова улыбка… и снова «извините»… Нужный Толику кабинет оказался в самом конце коридора. Одинокая дверь с устрашающей табличкой «Н. И. Смертюк».

«Не хватает только черепа с костями!.. — подумал Толик. — Как на трансформаторной будке!..» Толчеи и ажиотажа тут не было. Тут вообще никого не было. Толик забеспокоился. Двери, возле которых не было очередей, с детства не внушали ему доверия. Может, он в отпуске, этот Смертюк?.. Или на бюллетене?.. Толик постучался. Нет, кажется, все в порядке. Хмурый дядька с заспанными глазами оторвался от письменного стола и выжидательно посмотрел на Толика…

…Хозяин кабинета лениво шуршал бумажками, выискивая в них Толикову фамилию. Толик пребывал в состоянии благоговейного трепета. Он смотрел на Смертюка преданными собачьими глазами и, казалось, только и ждал подходящей секунды, чтобы нежно лизнуть его в небритую щеку…

— Парамонов Анатолий Сергеевич!.. — Смертюк отыскал наконец нужную бумажку. — Да, мне звонили по вашему поводу. Полетите по израильской визе…

— Почему по израильской? — слабо зароптал Толик. — Я же не еврей!.. Мне не нужно в Израиль!.. Я хочу в Париж!..

— Французской визы мы вам сделать не можем!.. — поскучнев голосом, отрезал Смертюк. — Вот долетите до Вены, а там воля ваша!.. Хоть в Париж, хоть куда!..

— Скажите, а вот эти… товарищи… — Толик вынул аккуратно сложенный листочек. — Вот эти товарищи не смогут помочь?.. Мне сказали, что в случае чего я могу обратиться к ним…

Смертюк глянул на листочек, и брови его поползли вверх. Видимо, фамилии, которые он там увидел, произвели на него впечатление.

— Ну раз у вас такие покровители… — Смертюк впервые взглянул на Толика с уважением. — Эти могут спроворить вам любую визу. Хоть на Берег Слоновой Кости!..

…Еще около месяца Толик бегал по всяческим инстанциям, задаривал шоколадками вахтерш, дерзко флиртовал с секретаршами и, смиренно сложив руки на коленях, выслушивал поучения косноязычных начальников…

Он отдавался этой дурацкой беготне с таким безоглядным упоением, будто это была его всегдашняя жизнь, хотя уголком мозга он понимал, что его настоящая, главная жизнь стоит сейчас на обочине, с укоризной и состраданием наблюдает за его выкрутасами и, подобно умной жене, терпеливо ждет, когда он, наконец, «перебесится» и обратит на нее внимание…

Этот миг настал. Однажды утром бесконечная административная карусель остановилась. Паспорт с визой и авиационный билет лежали у Толика в кармане. Но радости не было. Вместо нее пришли испуг и растерянность. Имитация «полнокровной» жизни кончилась, главная жизнь снова вступила в свои права. Толик вспомнил о Евпатии…

…К телефону долго не подходили. Пока в трубке звучали долгие и унылые гудки, Толик спешно прокручивал в мозгу наиболее вероятные варианты разговора.

Возможно, услышав Толиков голос, Евпатий тут же положит трубку. Возможно, молча выслушает все извинения, но разговаривать не захочет. Возможно, пожелает Толику доброго пути, но откажется от встречи…

— Але!.. — настороженно сказал Евпатий.

— Але!.. — закричал Толик. — Это я, Евпатий!.. Умоляю, не бросай трубку!.. Я страшно виноват перед тобой!.. Я все наврал про Аглаю!.. Но я не со зла, я по дурости!.. Обиделся, что вы мне не доверяете, ну вот и… Прости меня, Евпатий, прости меня, ради Бога!..

Евпатий молчал, и это было замечательно. Он не швырнул трубку на рычаг, не оборвал Толика на полуслове. Значит, первая атака удалась, теперь можно было расслабиться и перейти на элегический лад.

— Мне разрешили выезд, Евпатий!.. Билет и виза уже на руках!.. Улетаю послезавтра первым парижским рейсом!.. Не знаю, вправе ли я просить об этом, но… Мне бы очень хотелось, чтобы вы с Аглаей пришли меня проводить… Кто знает, увидимся ли?..

Евпатий молчал. Но Толика не пугало его молчание, и он и не ждал от Евпатия никаких проявлений энтузиазма, достаточно и того, что Евпатий не сказал «нет».

— И еще одно!.. Ты говорил, что у тебя есть приятель в Париже… Ну из наших, эмигрант… Художник он там или кто… Может, ты ему отзвонишь?.. Было бы неплохо, если бы кто-нибудь меня там встретил и как-то помог в первые дни…

Евпатий молчал. Потом буркнул только одно слово: «Хорошо!» Толик не понял, к чему конкретно относилось это «хорошо» — к последней его просьбе или ко всему разговору в целом, но это было уже неважно. Главное, что Евпатий поддержал разговор. А кроме того, даже в самом слове «хорошо» изначально не может быть ничего плохого…

…В последний вечер Толиковы соседи на удивление долго не расползались по комнатам. Все старательно имитировали какие-то кухонные процессы, хотя должны были, по обыкновению, давно уже сидеть у телевизоров.

Толик не ожидал застать здесь столь представительную аудиторию. Он заскочил в кухню на минутку, чтобы сделать себе чашку кофе, но по острой и мгновенной переглядке женщин понял, что его здесь ждали и что «пресс-конференции» не избежать…

— Толечка, вы не обидетесь, если я вас спрошу?.. — у Эммы Григорьевны сдали нервы, и она кинулась напролом: — Мне все-таки непонятно, как это вы решились?.. Жили вы жили, и вдруг срываетесь куда-то на край света!..

— Ну Париж — не самый край… — осторожно возразил Толик. — И не самое дикое место с точки зрения цивилизации…

— Да, я понимаю… — заторопилась Эмма Григорьевна. — Там, конечно, и еда получше, и одежда поприличней… Но чужой язык, чужие нравы… Вас это не пугает?..

— Это вас должно пугать!.. — хихикнула Нина. — Вот Толик уедет — кто будет Ивана Васильевича на толчок сажать?.. Колька-то целыми днями на работе!..

— Погодите, Нина!.. — поморщилась Эмма Григорьевна. — Это же психологически интересно!.. Человек бросает насиженное место и едет в чужую страну!.. Должны же быть мотивы!..

— Мотив один, Эмма Григорьевна!., — усмехнулся Толик. — Свобода!.. Не колбаса, не джинсы, а свобода!..

— Ну свободу каждый понимает по-разному!.. — Эмма Григорьевна раскраснелась от полемического задора. — Не знаю, что вы имеете в виду под свободой, но лично я, например… Я, например,