— Верушка, прошу тебя: завязывай со снами, надоело быть героиней в твоих снах.
Панически боюсь снов. Сон перед операцией, — под выходной. Подошла Гладких: «Я тебя плохо видела во сне: ты была абсолютно голая и бритая, но не волнуйся: сон до обеда. Потащила З. в „Каму“, чтоб успеть до обеда, но страшно захотелось курицы, которой там не оказалось. Купили в магазине, и уже в лифте мне сделалось плохо».
Вчера на спектакле понравились З. и Л. Лёня гениально играл, а в финале — «…тоска какая!» зал вымер. Скажу, обрадую.
О приметах.
Зеркало, упавшее 17 февраля, а 23 февраля — «как будто уже что-то есть такое, а мы еще не знаем».
12 апреля — операция.
Машка, говорят, прекрасно репетирует Кабаниху — умничка! Алла [34] не понравилась…
Нужно звонить Т. Додиной.
У З. — травма душевная — не дают заслуженного «заслуженного». Это, очевидно, обидно, посвящая работе жизнь и делая из нее кульбит.
Позвонить Татьяне Горбуновой.[35]
В гости — к Дениске. Милый, славный, нежный сын. Мама рассказала, что, когда, в прошлый мой приезд, простившись и опаздывая на поезд, я побежала по дороге, Денис, глядя мне вслед, печально произнес: «Как жалко маму! — и после паузы: — Обидно».
В этот раз долго не отпускал, но не плакал. Долго стояли с бабушкой, пока я не скрылась.
Вечер, свободный от спектакля. Дома — гости, 10 человек. Хорошо «отдохнули». Под финал — М. Ланца и Э. Пиаф. Час ночи. Отдраила квартиру, и опять тишина. З. едет из Ленинграда на Голгофу.
Сегодня на собрании зверствовал шеф: «Если еще раз повторится, Золотухин уйдет из театра!» То же самое о Бортнике и Антипове. С актрисами разговаривает в непозволительном тоне. Оскорбительные слова в адрес Демидовой в ее отсутствие. После собрания к нему в кабинет пришла Марья по каким-то своим творческим делам. Не дослушав ее, повернулся к ней задницей. За журнальным столиком сидел Дыховичный, пил чай, и они стали продолжать прерванный разговор.
Ночью, когда открыт балкон и слышна тишина, хочется увидеть звезды. Их — нет.
Ю.П. внушает мне отвратительные чувства, и ничего не хочется понимать и оправдывать. Не хочется… работать!
Зритель — единственный, который не дает театр назвать постоялым двором…
«Наберу половину новой труппы взамен нерадивым артистам!..» — кричали ненавидящие глаза. Я не припомню, чтобы Ю. П. за праздничным столом после очередной премьеры поднял тост за своих артистов, не помню. Не было такого.
Наберешь и проиграешь. Никто из молодых артистов не будет выболен твоей болью, не будет повязан общими неудачами и радостями, как твои старые артисты. Пробросаешься и останешься один, и никто тебе не споет Кузькина[36] в твой… час, когда тебе будет плохо. Ты останешься один, будешь взывать, но тебя никто не услышит.
Сегодня! Ради этих дней живешь. Что делается со мной — не знаю. Нежность. Нежен. Тоска…
Шампанское продиктовало письмо-записку:
«Милый, нежный друг мой, много на бумаге не объяснишь, и, я думаю, этого не нужно делать. Меня бы очень огорчило, если бы ты отнесся к этой записке, как к бреду настроения. Как знать, может быть, мне суждено жалеть об этом, но все же обстоятельства и невозможность вырваться из общего круга заставляют нас оставить друг друга. Ты — умный, добрый и все поймешь. Меня с тобой связывает более нежная привязанность, чем ты себе можешь представить, поэтому не думай, что решиться на это мне просто. Я в отчаянии, но любовь подобного рода стала для меня пыткой. Уверена, что и для тебя — тоже. Разве не пытка — чувствовать, что ты помрешь, если сейчас же не увидишь любимого человека, а его — нет и еще много-много дней не будет. Я люблю тебя, и это со мной, и этого у меня никто не отнимет, но что-то, мне дорогое, ушло. Ничего не надо выяснять. Я это сделала за нас обоих, — доверься мне…»
Два тяжелых спектакля. Вечером еле доиграла. Такая тоска. Убежать бы куда-нибудь и выплакаться. Весь второй акт изображаю веселость — глупо. Он — грустный.
Дома с З. уговорили бутылку коньяка. Обсуждались половые проблемы.
Рынок Еду к маме и к Дениске в Павлово-Посад. Послезавтра день его рождения — 4 года. З. носится по магазинам.
Целый день с Денечкой. Пруд. Лошадка-хулиганка и испуганные глазки сына. Ах, как здесь хорошо! Деревня умиротворяет… И — запахи! Вот оно — настоящее! Но чего-то не хватает.
Зайчик в каком-то раздрызге душевном. Жуть, как жалко. Какое-то щемящее чувство к нему. Хочется обогреть, но все — против: проклятая мозоль, нет обеда. Погоню сдать белье. Все не так.
Как никогда, я вне всяких дел. По правде, всякая деятельность вызывает у меня отвращение. Не хочется никаких развлечений, и трудно сказать, что меня может сейчас заинтересовать. Наверное, ничто. Усталость — до мозга костей. Духота действует на нервы. Лёня умоляет о встрече. Расчет мой на серьезное прочтение записки провалился. Господи, помоги выстоять. Как же тяжело. Как трудно бороться с любовью. Впереди — лето, ее суета, надеюсь, задавит, проглотит тебя, меня со всеми нашими переживаниями.
Глупо жить в разлуке, когда люди любят друг друга, когда их связывает такая непосильная любовь.
— У меня накопилось много противоядий. Сейчас расставание не принесет мне тех страданий, которые могли бы быть раньше. Сейчас будет все гораздо проще, но я рассчитываю все-таки на поддержку с твоей стороны. Если у тебя осталась хоть капля дружеских чувств, взаимопонимания, ты не станешь меня мучить и прекратишь какие бы то ни было выяснения. Я умею забывать тебя или нет, — могу не страдать, когда тебя долго нет рядом. Но когда ты рядом с твоим непониманием ситуации «родненький, что происходит между нами? Я жить не могу без тебя…» — это тяжело. Мало удовольствия от твоих заявлений — «мне удобно во столько-то, сейчас могу, потом — нет» и т. д.
Скучно все это и вызывает у меня нехорошие эмоции. Жаль, что отношения дошли до такого уровня говорильни. Знаешь, когда мне нужно остудить себя, я заставляю себя вспомнить некоторые эпизоды из нашей жизни. И вот такие мелочи, как под Новый год — с письмом, когда ты мне отказал в чью-то пользу, когда тем летом обещал и не написал ни единого письма, а я ждала и, что совершенно неожиданно…
……………………………………………………………
……………………………………………………………
