была вынуждена постоянно это делать, и если я в тот момент вытягивал шею, а я постоянно это делал, мне была видна львиная доля ее высоких, смуглых и крепких маленьких грудей, а однажды я на мгновение даже увидел темный сосок. Я просидел на подоконнике больше часа, держа для отвода глаз в руках книжку. И по мере того как Зуки все больше суетилась, и на ее лбу и плечах проступал пот, и она все чаще убирала волосы с глаз — ее движения казались мне все более замедленными, они постепенно теряли всякую связь с наполнением чашек, тяганием чайников и лужайкой. Слабое голубое свечение газовой горелки обволакивало Зуки горячей дымкой, мерцая, поднималось по внешней стене и вливалось мне в рот тяжелым воздухом. Затем ее тело принялось корчиться и извиваться; я не мог сфокусировать на ней взгляд, хотя кроме нее там больше ничего не было.
Когда вечеринка стала близиться к концу и Зуки присоединилась к ведьмам, я скатился с подоконника, бросил книжку и закружил по комнате, буквально ломая себе руки. Я не мог понять, как вообще когда-то мог играть в «Эрудит», или читать книгу, или причесываться, или чистить зубы, или обедать, если в мире есть такое лицо и такие груди. Я распластался на кровати и лежал там содрогаясь, пока не почувствовал холод, хотя было очень жарко, и не услышал женские голоса, будто бы зовущие меня из сада.
На следующий день я проснулся весь в поту, и меня лихорадило, так что я решил остаться в постели. (Вдобавок как бы я смог взглянуть Зуки в глаза?) Все считали, что у меня рецидив бронхита, но я-то знал, что это не так. Нет. Гомик встретил достойную девушку и отверг прошлое.
Стоя на коленях, я могу разглядеть в свете окна гостиной небольшой серый участок внизу, где трава так до конца и не восстановилась после того вращающегося газообразного вечера. Я закрываю окно с чувством осознания некой завершенности. Мне кажется, я вижу, чем все обернется. Проходя по узкому коридору мимо комнаты матери, я слышу ее голос: «Гордон?», — но, мгновение поколебавшись, на цыпочках продолжаю свой путь — нужно держать сюжет.
Позапрошлый вечер — вечер накануне моей поездки на собеседование в Оксфорд был квинтэссенцией безумия.
Днем мы пили чай вчетвером. Меня все обхаживали, и это было приятно: Джен сказала, что встанет пораньше и приготовит мне «достойный завтрак», Норман предложил утром подкинуть меня на вокзал, Рейчел неоднократно подчеркивала, что это собеседование будет обыкновенной формальностью. Позже мы с ней заперлись внизу и на полчаса залезли в постель. Я полагал, что это, возможно, моя последняя тинейджерская поебка: наши тела — гладки, как шкурка гриба, наше дыхание — неуловимо, наши запросы — бесхитростны, наши оргазмы — синхронны. И когда я снял кондом и, замотав в салфетку, положил на дно корзины для бумаг, я не таил злобы и не чувствовал себя обманутым. Мы одевались молча, и тишина ласкала нам слух. Я чувствовал себя сильным, провожая Рейчел на автобус в угасающем свете воскресного дня.
В семь часов я уже сидел за своим письменным столом и в последний раз просматривал подшивку с названием «Собеседование»: шестьдесят страниц ценных советов и рекомендаций, систематизированные в разделах —
— Алло? — произнес строгий женский голос. — Какой номер вам нужен?
— Э-э, Западный 28–14.
— И ваш номер?..
Я назвал.
— В чем дело? — спросил я. — Проблемы с оплатой?
— Абонент просил проверять все звонки на этой линии.
— Что же случилось? Извращенцы?
Девушка рассмеялась, и ее голос стал мягче:
— Вообще-то я сама точно не знаю. По-моему, кто-то звонил им днем и ночью, а затем вешал трубку. Еще он звонил из автомата и оставлял трубку снятой.
— С ума сойти. Ну, я думаю, со мной они захотят говорить.
— Одну секунду.
— …Гордон Хайвэй у телефона.
— Отец? Это Чарльз.
— Чем могу помочь?
Не многим, как выяснилось. Я хотел узнать, не удалось ли выжать какую-нибудь информацию из сэра Герберта. Отнюдь. Мой отец был вынужден сказать, но, конечно, не прямо, а обиняками, что у Герби есть нужные мне сведения, но его друг Гордон забыл, блядь, его об этом спросить.
— Ага… — сказал я. — Кстати, я звонил домой — думал ты там.
— Нет, нет. На следующей неделе мне не нужно быть в офисе, так что я собирался ехать домой завтра. Может, тебя подбросить?
— Нет, спасибо.
— Понятно. Прости, что не смог… погоди. Ванесса хочет тебе что-то сказать.
— Привет! У тебя какой факультет? — спросила Ванесса.
Я назвал.
— Верно. Они избрали нового парня.
— И что за новый парень?
— Ничего о нем не знаю. Кроме того, что он крут.
Дрожащими пальцами я листал страницы подшивки «Собеседование». По прошествии трех четвертей часа я заучил наизусть
17. Входить без очков: надеть: а) если профессору за 50, б) если профессор сам в очках.
18. Пиджак расстегнут; если старый пердун — входя, застегнуть среднюю пуговицу.
19. Волосы прикрывают уши; если старый пердун — входя, пригладить за ушами?
Сноска отсылала к
Входи в доверие постепенно. Если сильно зверствует (сноб v.[17] деревенщина), закашляй-
ся в начале второй фразы и скажи: «Простите,
я чуть-чуть волнуюсь» — голосом, идентичным
голосу самого профессора.
Я закусил губу. Где-то здесь должен быть общий знаменатель. Ну конечно! Ведь все профессора — гомики, не так ли? Может, стоит рискнуть — оставить одежду аккуратной стопочкой за дверью и зайти голым? Или надеть прозрачные брюки без трусов? Или хотя бы войти с членом, торчащим из ширинки. Хотя бы. Или…
Зазвонил телефон. Джен с Нормом ушли куда - то ужинать, поэтому я отложил подшивку и поскакал наверх, чтобы ответить. Может, это Рейчел?
Это была не Рейчел. Это была Глория.
— Боже! Как твои дела, черт бы тебя побрал? — воскликнул я.
Ее дела были не так уж плохи. Она стояла в телефоне-автомате за углом, и спрашивала, можно ли заскочить на полчасика или около того. Можно?
— Да, конечно. Увидимся через минуту.
Я встал в дверях, заводя часы, чтобы чем - нибудь занять руки.
— И мне это все так надоело! Он (Терри) не оставлял меня в покое шг на секунду, все время за мной
