— Немного.

Она закусила губу. Она приблизилась еще и взяла мою руку.

— Ты мне позвонишь?

— Еще бы.

— Тогда пока.

— Пока.

В доме на Кампден-хилл-сквер полным ходом шло еще одно чаепитие. Там был Джеффри, две весьма странно одетые девушки: маленькая, замотанная в цветастую занавеску, и большая, с кобурами, наряженная ковбоем, — и Дженни. Норма не было. Я чувствовал себя слегка очумевшим и, хотя на кухне было кому меня согреть, продолжал мерзнуть. Более того, я еще вибрировал после острейшего приступа Осознанности Бытия — прогулка пешком оказалась крайне плодотворной в духовном плане.

В какой-то момент я поднялся наверх, чтобы прокашляться. На обратном пути меня перехватил Джеффри; мы укрылись в гостиной.

— Какую ты хочешь?

— Не знаю, не думал еще.

— Понравилась Анастасия?

— Анастасия? — Такого не могло быть. — У нее есть нормальное имя?

— Джин.

— А-а. Мелкая? Да, она ничего. Дурацкий прикид.

— Ага. Зато фигура хорошая.

— Ты ее трахал?

— Вроде того. Она хуже, чем Сью.

— Ты трахал Сью?

— Вроде того. У нее сиськи лучше.

— Что это значит — «вроде того»?

— Мы занимались любовью втроем.

— Нет. Черт, как это клево! И как оно было?

— Они еще и лесбиянки. Было ничего, только у меня плохо стоял. Слишком удолбался. Но было ничего.

— Ну почему со мной такого никогда не случается?

Джеффри покачнулся.

— Потому, что ты — деревенский пентюх, а я — столичный франт.

Мы поговорили о наркотиках. Джеффри уже закинулся двумя таблетками «мандракса»; был еще гашиш, но он не представлял интереса для вашего рассказчика, страдающего бронхитом. Я взял у него одно колесо, чтобы закинуться позже. Что-то подсказывало мне, что сегодня спать не придется.

Этим вечером мистер и миссис Энтвистл устроили скандал. Началось все довольно скромно. Мы с Джеффри были снова на кухне и помогали убираться. Со всей силы хлопнула дверь, послышались тяжелые шаги, и голова Нормана с размаху всунулась в комнату. Его взгляд уперся в Дженни. Мы застыли, как в телерекламе. Затем голова убралась, и Дженни, схватив сигареты и зажигалку, устремилась за мужем.

— Круто, — пробормотал Джеффри.

Мой сценический дизайн все же не пропал даром. У меня в комнате Анастасия, благоговейно прошептав «вау», набросилась на Блейка, а Сью, придерживая свои пистолеты, опустилась на колени и открыла «Поэзию Медитации». Я заглянул ей через плечо; она читала эссе о Герберте, довольно-таки неплохое, несмотря на то что оно называлось «Плато уверенности»; «Кто такой этот Герберт?» — наверное хотелось ей спросить. Джеффри, облизав сигаретную бумажку, распорядился, чтобы я включил проигрыватель. Девчонки были явными хиппи, так что я выбрал наиболее агрессивный и немелодичный из всех моих американских дисков: «Велвет Андеграунд», альбом «Героин». Незамедлительные результаты? Анастасия начала раскачиваться на стуле и притопывать ногой, обутой в сандалию; Сью тоже оживилась и принялась выделывать шеей восьмерки. Вот так-то.

Джеффри раскурил косяк.

— Устроим сегодня оргию до упаду, или как?

Никто не ответил. Он пожал плечами, отдал косяк Сью, и, попятившись, свалился на кровать.

Наступила тишина.

Косяк дошел до меня; я затянулся, больше глотая, нежели вдыхая дым. Я умел затягиваться стильно, по-хипповски, словно это была обыкновенная сигарета (нарочитые и/или шумные затяжки считались вульгарными). Я повторил это еще несколько раз и стал ждать. Мои руки были осыпаны Золотым Дождем сигаретного пепла, это верно, и я чувствовал, что могу выблевать все свои внутренности на ковер. Кроме этого — ничего. И ведь нельзя сказать, что наркотики на меня не действуют; летом Джеффри угощал меня моим первым пурпурным сердцем[6]: два дня я стоял на рогах, на третий с меня сошло семь потов, а на четвертый я, наконец, восстал из ада. Несомненно, мой метаболизм — такой же легковерный флюгер, как и мое мышление. Этот гашиш не действовал; видно, Джеффри впарили кусок грязи с подошвы ботинка или, если подразумевалось, что это травка, коробок измельченного табака вперемешку с розмарином и аспирином.

Я протянул косяк Джеффри, но он поднял руку, и я, увидев застывшую улыбку, понял, что ему вдруг стало нехорошо. Трудно было удержаться, чтобы про себя не позлорадствовать, глядя на его лицо, искаженное глубоким раскаянием; характерный триумвират: перламутровый цвет лица, рубиновые зубы, изумрудный язык. Его щеки раздулись, словно бы для того, чтобы вместить побольше изысканных рвотных масс.

— Я могу чем-то помочь?

— Воды.

— От этого бывает обезвоживание, — объяснила Анастасия.

Когда я выходил из комнаты, Сьюзен словно бы подтолкнула меня в спину, возмущенно пробубнив:

— Терпеть не могу, когда эти типы не желают отпускать свою крышу в структурально-дидактический полет, ведь именно зависания и измены делают трип таким… всеобъемлющим.

Скандал между Дженни и Норманом достиг второй фазы. Звуки проникали сквозь стены.

Находясь на кухне, я постепенно осознал, что сверху доносятся вопли. Я на цыпочках поднялся на площадку возле туалета. Дверь в гостиную была открыта и свет выключен. Дикий крик, который я услышал, шел из спальни:

— Ты убийца. Ты слышишь, что тебе говорят? Ты УБИЙЦА!

За этим последовал невероятно громкий вопль.

Все это меня не слишком напугало. По тону Дженни было понятно, что обвинение носило эмоциональный, а не реалистический характер, и, возможно, принесено на гребне волны проклятий. И подобный вопль тоже не был порожден страхом или злостью, а явился результатом глубокого вдоха и мысли: «Сейчас я закричу так громко, как только смогу, и посмотрим, как это повлияет на ситуацию».

— Ты ублюдок, — резюмировала Дженни, — но тебе все равно, потому что ты убийца.

Затем Норман:

— Дженифер, ты попала в ситуацию, так выйди же из нее, черт бы тебя подрал. Ты ведь знаешь, что тебе все равно придется это сделать. Вдолби это в свою чертову башку…

Я не хотел больше слушать.

В туалете я дернул за шнурок выключателя и присел на крышку унитаза. Как интересно. Сколь щедр на эмоции оказался для всех сегодняшний день. «Ты убийца»… Возможно, по роду работы Норман был вынужден совершить убийство. Может быть, он кокнул кого-нибудь во время обеденного перерыва. Может, размазал по асфальту компанию школьников на своей «кортине», соблазнил малолетку, украл фамильные драгоценности умирающего еврея? Может, он пырнул ножом революционно настроенного студента (ведь Норман — фанатичный правый)? Или топтал ногами завывающего пакистанца (Норман — ужасный ксенофоб, черномазых на дух не переносит)? Возможно — зевок — она просто имела в виду, что он