системой, зрением, которое видит только то, что можно сожрать, и чувством пространства, позволяющим беспощадно прыгнуть на ближайший кусок жратвы. Сожрать — и жрать снова, сожрать — и жрать снова.

Я много раз говорил, что на военно-промышленный комплекс страна-противник может заслать агента, который будет разрушать предприятие. А может прислать вора, который ни о чём не будет знать, он вообще не агент, он никаких директив не получает, он абсолютно чист, кристально. Он просто ворует. А объект исчезает. «Что ты сделал?» — «Как что сделал? То, что мог, то и сделал».

Положили перед собакой сыр. Она его сожрала. Кто виноват? Собака?

Смысл заключается в том, что в этих условиях движение монструоида будет именно сюда, оно не может быть другим. Значит, ему сейчас надо переходить в националистическую нишу. И он пытается. Никто не видит, как он пытается, а он пытается туда сдвинуться.

Части этого псевдокапиталистического плазмоида очень не хочется туда двигаться, поэтому он останавливается. Но он не может туда не двигаться. А вот если он повернёт назад, то он просто мгновенно развалит страну.

Поэтому если этот капиталистический монструоид будет двигаться по своему классическому направлению [в сторону националистического антисоветизма], страна будет мирно гнить, догнивать примерно к 2017 году. И тут в конечной фазе будет либо самоликвидация яростная (ядерную войну начнут), либо тихая.

А вот если он начнёт поворачивать назад, то это всё сразу упадёт, потому что этот поворот запрещён. И эта десталинизация и всё прочее, с этой точки зрения, с точки зрения политической теории, она и была попыткой прыгнуть назад [в либеральную нишу] — в крах.

Это-то и есть перестройка — быстрое, шквальное обрушение за счёт нарушения всех законов жизни государства. И осмеливаться называть это — эту мерзость перестроечную — модернизацией, революцией и всем прочим могут только очень недалёкие, очень внутренне неразборчивые интеллектуально или очень двусмысленные люди. Это нельзя себе позволять.

На сегодняшний день перед нами стоит вопрос: либо движение будет продолжено в эту сторону, либо оно будет повёрнуто, и тогда — быстрый крах. Естественно, быстрого краха не надо по принципу, который я давно уже изложил, апеллируя к «Белому солнцу пустыни»: «Вы хотите сразу [умереть] или помучиться?» — «Лучше помучиться».

Отвечаю. Если только эти тенденции мерзости нарастают, если только разрастается монстр и ничего большего не происходит, — то тогда что долго, что коротко… Тем более, что и то, и другое — довольно быстро. Но если растут какие-то другие тенденции, и то, что мы здесь разговариваем, есть рост этих тенденций, — то, возможно, эти чистые, другие тенденции довольно быстро вырастут и успеют перейти черту.

Кроме того, монстр, дожрав всё, рухнет. И тут и возникнет вопрос об этом «брезенте», «аттракторе» и всём прочем. Только тут и не раньше. Мягкий переход — это переход, если скорость роста антимонструозных социальных тел будет выше и качество будет выше, чем уровень роста монструозных тел. А они нарастают. Поэтому времени, в любом случае, крайне мало.

А с точки зрения аттрактора — это другая ситуация. Никто ему не помешал. Эта сила хоть и росла, но недостаточно быстро. И на неё всё рухнет. Тогда она либо выдержит, либо разорвется. Вот если она дорастёт [до определенного уровня], то и удар будет меньше, и она будет крепче. Если же она окажется вот здесь [не дорастет], то она точно провалится.

Вот в чём политическая суть того, что происходит у нас на глазах и к моменту, когда вы будете слушать эту передачу, будет разворачиваться дальше.

Мы будем следить за этим, смотреть, думать о том, в какую сторону это развивается, и участвовать в этом. Участвовать в этом постоянно, набирая силы. В этом наша задача.

Я рассказал здесь подробно об исследовании. Не только об исследовании как деятельности, но и о смысле этих исследований как политической философии. Я рассказал о том, что такое политически актуальная часть этого процесса. А она вот сейчас будет разворачиваться у нас на глазах. И нам надо будет так или иначе относиться к ней. И я рассказал о том, что такое это всё с точки зрения политической теории.

Я одновременно с этим ещё раз обращаюсь ко всем, кто может: давайте заниматься АЛЬМОРом как очередным направлением. Давайте заниматься теорией развития вообще, альтернативными формами развития через их строгое описание. Нам не нужно здесь «самостроков», нам нужно полностью разобрать всё, что связано с модерном, выявить все русские альтернативы по всем остальным направлениям.

Есть такое движение антиглобалистов, и оно довольно скучное. А есть движение альтерглобалистов — оно гораздо интереснее.

Вообще, главный вопрос, если хотите, в следующем. Левые движения потеряли моральную чистоту и классическую свою силу, они потеряли теоретический, мировоззренческий аппарат после марксизма и после краха коммунизма, они потеряли свою способность выдвигать собственные модели развития, которые не совпадают с моделями неолибералов и всех других, они потеряли самость.

Есть миллионы и миллионы людей во всём мире. Есть огромное количество людей в нашей стране, которые являются неисчерпаемым кладезем для всего этого, которые хотят мировоззренческой когерентности. Но этой мировоззренческой когерентности нельзя добиться на уровне фэнтези, оригинальных суперидей. Они могут быть осуществлены только с опорой на высокую классику.

Мы предлагаем здесь с опорой на высокую классику разобрать Модерн, Контрмодерн, Постмодерн, Сверхмодерн и всё остальное. Разобрать общую теорию развития вообще. И вдуматься в то, что русские могут сделать в этом смысле в виде альтернативы.

Вот это четвёртое направление, которое я обсуждаю как направление деятельности, я обсуждаю и как политическую философию. Как вы видите, оно же находится рядом со всем, что связано с политической практикой.

Может быть, именно быстрая заявка на нечто подобное, причём адресованная и стране, и миру, может предотвратить окончательное подписание России смертного приговора. Неизбежное в случае, если Россия сама осуществит очередную моральную капитуляцию, к чему её подталкивают всяческим путём, неумолимо и очень мощно, и чему будет очень трудно противостоять, и чему мы пока что сумели противостоять.

Сегодня донбаcсцы вручали мне нагрудный знак «Шахтёрская слава» I степени. А я напряжённо ещё раз всматривался в лица тех, кому уже совсем много лет и кто когда-то управлял отдельными отраслями советского народного хозяйства, советским народным хозяйством в целом.

Это удивительно чистые лица, это люди, на лицах которых написано, что они не воровали в особо крупных размерах, что воровство в особо крупных размерах не было для них самым упоительным занятием, которое только может существовать в жизни. Это настолько отчётливо написано на лицах (и особенно сейчас, когда возраст уже берёт своё), что становится ещё более страшно, потому что очень понятно, что пришло на смену.

Понятно также и то, что то, что пришло на смену, может только воровать. Оно вообще не может управлять отраслями, предприятиями и ещё более сложной псевдорыночной ситуацией, которую они сами же и устроили. И главное, что им управлять неинтересно. Неинтересно волочить на себе весь этот воз. Им интересно только красть, красть и красть бесконечно много, создавать какие-то сумасшедшие объекты роскоши, которые осуждаемой в перестроечный период советской номенклатуре и не снились, она не понимала даже, что это такое.

И вот эта вся мерзость, вся эта вопиющая, обезумевшая роскошь, она настолько важна для тех, кто подменяет руководство страною — подобного рода самообогащением, что всё остальное оказалось