Это будет Родина.
Я не могу подробно распространяться на китайскую тему, и никогда не считал, что Китай — во всём для нас эталон. Но есть некоторые вещи, в которых за время многих поездок в Китай, в том числе и очень доверительных, я убедился. Там — помимо даосизма, буддизма, конфуцианства, которые сыграли огромную роль в том, что Китай состоятелен (всего этого у нас нет), — есть ещё один элемент, которого у нас нет: это домашние храмы. Храмы предков. До сих пор даже современный китаец верит, что он может работать где угодно, но захоронен он должен быть в родной земле. В родной земле, в земле своего селения — каким-то образом так, чтобы потом попасть к предкам, которые уже для него и кусок неба зарезервировали, там у него есть, я не знаю. дом. Я не хочу доводить [до конца] свои рассуждения, они слишком краткие, чтобы я мог изложить адекватно, а иначе это будет какая-то полукарикатура, а я отношусь ко всему этому серьёзно.
Вот это ощущение предков, святой родной земли, в которой надо быть захороненным, — оно свойственно китайской культуре не в меньшей степени, чем её даосистско-буддистско-конфуцианские уровни. Этот уровень более древний, более серьёзный. Между прочим, во Вьетнаме нащупывается тоже примерно это же. Здесь этого нет.
Но в каком-то виде этот класс должен соотнести себя с задачами субъекта под названием «Россия». Он должен то ли хотеть грабить с её помощью, то ли хотеть прятаться в её лоне, то ли действительно любить её по-настоящему, служить ей. И это, конечно, самое лучшее, но уже неважно даже, что произойдёт. Этого разделения на националов и компрадоров — нет. Всё слиплось, слиплось. «Всё смешалось в доме Облонских».
Значит, коллизии «номер 1 — номер 2» не существует.
Но и коллизии разделения внутри «номера 2» [на 2А и 2Б] тоже не существует! [Вот этой комбинации] «номер 1 — номер 2Б», при условии, что «номер 2А» исчезает с нашего горизонта, — тоже не существует.
Нет полноценного конфликта между либералами и консерваторами, между компрадорами и националами, между аллохтонами и автохтонами. Нет всего этого. Это не оформляется. Предлагаются идеологические основы такого оформления, создаётся смысловая ткань подобного переоформления — а переоформление не идёт! Потому что класс несостоятелен, всё «номер 2» несостоятельно!
И тут опять возникает три вопроса.
Первый. Насколько капитализм вообще сегодня состоятелен, насколько вообще состоятелен буржуазный класс в целом? Такой ли он гегемон в современном мире, как это кажется?
Второй вопрос. Насколько в истории России буржуазия когда-нибудь, даже в ситуациях намного лучших, чем сегодняшняя, сохраняла состоятельность? В феврале 17-го года она была «моложе и лучше качеством», гораздо. Но она же не была состоятельна. Она всё проиграла.
И вопрос номер три. Что такое сегодняшняя криминальная буржуазия, наскоро созданная для того, чтобы уничтожить коммунизм, СССР и всё остальное методом первоначального накопления, на той основе, на которой она была создана? Более надёжного средства дискредитировать капитализм в России, чем применить по отношению к нему те методы, которые были применены, быть не может. Потому что он в итоге сформировался, как криминальный класс. А криминальный класс никогда, ни в какой мере не может быть самостоятелен. И очиститься он не хочет и не может. Вот в чём проблема «номера 2» и проблема системы.
Поскольку «номер 2», то есть весь этот класс, всё это сообщество таково — система оторвана от него и гниёт. Она пока только гниёт. Она не то чтобы сильно отличается от этого класса, она плоть от его плоти, кровь от его крови. Но у неё как социального организма есть собственная жизнь. Класс-то может переползти во Францию, Германию и так далее, а система никуда переползти не может. А руководители её могут дорого заплатить за то, что она грохнется вместе с Россией. И они это понимают. И плату эту, этот счёт им предъявят отнюдь не только внутри страны, но и за рубежом. И они это тоже понимают. Значит, система живёт своей отдельной жизнью.
Что же касается «номера 3», то есть новых социальных организмов, новых социальных классов, то есть [существует] самая амбициозная из всех возможных, невероятно сложная, почти не решаемая задача — это собрать эту сущность. Вот этими передачами, нашей деятельностью, нашими идеологическими посиделками, нашими организационными, достаточно беспомощными пока что, телодвижениями — всем этим вместе собрать её в исторически короткие сроки. Мне скажут, что это безумие, это невозможно сделать, это неподъёмная задача и так далее. А я другой не вижу! Не вижу, не понимаю, как можно действовать иначе. И считаю, что тут шансы, пусть и минимальные, есть, а ни на что другое шансов нет. Нет вообще.
Что это за социальный организм? Как он должен строиться? За счёт чего он может собраться быстро?
Отвечаю. Быстро он может собраться не за счёт новой утопии — это невозможно. А за счёт внимательного, настойчивого, энергичного и, прошу прощения, умного вглядывания в собственное прошлое и выявления в нём какой-то драгоценности. Это притча о советской жемчужине. Что такое советская жемчужина? Что такое послание, которое содержится внутри советской реальности? Что из этой советской реальности мы можем и должны использовать? И почему мы сегодня это можем использовать?
Разбор подобных вещей связан с двумя видами деятельности.
Первый вид деятельности — это критика капитализма. Поскольку эта критика была здесь запрещена и казалась смехотворной (и всем было понятно «на раз», что капитализм вообще — это светлое будущее, что это панацея от всех бед, что никогда ничего другого, кроме него, не было и не будет, что только он может нас всех спасти и только он эффективен), то критика капитализма, серьёзная критика, всё время была под запретом. Даже не в идеологическом или тоталитарном [смысле: ] «Не сметь, а то мы вас посадим в тюрьму!». А просто очевидность преимуществ капитализма настолько «висела» над сознанием постсоветского гражданина, даже если он внутренне и считал, что он более привержен какому-нибудь там социализму, социал-демократии, но, упаси бог, не коммунизму. [И настолько] это всё навернулось, что постсоветскому гражданину казалось страшным повернуться в ту сторону, начать смотреть туда и уж тем более критиковать капитализм: «Ну, да, да, загниваем. Знаем, знаем — загниваем. Империализм у нас загнивающий, ха-ха-ха. Да, да, да, капитализм сейчас падёт, га-га-га.»
Всё это было до 2008 года. Потом по поводу этих вещей заговорил весь мир, кроме России. В России это всё не звучит. А опыт критики капитализма в России (а это обязательное занятие, коль скоро мы действительно хотим собрать «номер 3»), опыт этой критики — коммунистический. А внутри коммунизма существовала цензура на огромное количество сущностных вещей, связанных с нашим реальным советским укладом, с коммунизмом как таковым, со всем остальным. Это всё было запрещено обсуждать.
Значит, к «коммунистическому вчера» мы в этом обсуждении вернуться не можем. Нам это надо переосмысливать заново. Как бы мы ни уважали своё прошлое, «в карете прошлого далеко не уедешь». Это надо переосмысливать. И самое страшное-то заключалось в том, что гнать любую диссидентскую «пургу» на советскую систему было разрешено — проклинать её, ухмыляться по её поводу — а вот искать внутри неё эти жемчужины, подвергать её интеллектуальному переосмыслению и доосмыслению, было запрещено. И платить за это приходилось, как ни странно, гораздо б
Но пока что давайте чуть-чуть поговорим о том, как именно критику капитализма осуществляли люди огромного масштаба, существовавшие и на Западе, и во всё мире. Как это делали корифеи? Корифеи безусловные, не имеющие отношения ни к Институту марксизма-ленинизма, ни к ВПШ, ни к ЦК КПСС. Как это делали другие люди огромного масштаба?
Я должен сказать, что я далеко не со всем согласен, из того, что говорит Эрих Фромм, один из людей такого масштаба. Мне есть в чём оппонировать ему, и есть слабые точки, на которые могу показать, что Фромм здесь категорически неправ. Я не хочу, чтобы его книги стали новой Библией. Я просто хочу, чтобы чуть-чуть послушали то, как это делают не советские начётчики из Высшей партийной школы, а люди мирового класса. Мирового класса, подчёркиваю.
Фромм говорит о том, что капитализм — это общество, основанное на том, чтобы разбудить алчность, себялюбие, конкуренцию всех против всех. И он тут не первый. Об этом говорил и Гоббс, об этом говорил
