растворялись на улицах в густом тумане. Беглецы держались юго-западного пути, где раньше прошли дикари. Ручеёк, бегущий по песку, тополя, три белые козочки. Они пересекли брод, где рядом с недостиранным бельём лежали убитые женщины.
Весь день они ковыляли по дымящемуся шлаку
Корка луны, что висела в небе весь день, исчезла, и они продолжали свой путь по тропе через пустыню при свете звёзд. Прямо над головой висели крохотные Плеяды, а по горам к северу шагала Большая Медведица.
Рука воняет, проговорил Спроул.
Что?
Рука, говорю, воняет.
Хочешь, осмотрю?
Зачем? Что ты сможешь с ней сделать?
Ну, как знаешь.
Ну и ладно.
И они побрели дальше. За ночь дважды доносилось дребезжание маленьких степных гадюк, что шевелились в чахлой поросли, и было страшно. Когда рассвело, они уже карабкались среди глинистых сланцев и твёрдых скальных пород под стеной тёмной моноклинали, на которой базальтовыми пророками стояли башни. За спиной у края дороги остались деревянные кресты в каменных пирамидах там, где когда-то встретили смерть путники. Дорога петляла меж холмов, и почерневшие от солнца беглецы еле тащились по этим «американским горкам», глазные яблоки у них воспалились, а на краю зрения мелькали красочные видения. Пробираясь через заросли окотильо и опунции, где дрожали и трескались на солнце камни — одни камни, никакой воды и песчаная тропа, — они высматривали какое-нибудь зелёное пятно, знак того, что рядом вода, но воды не было. Они поели пиньоле — поджаренных молотых зёрен кукурузы, загребая их пальцами из мешка, и зашагали дальше. Через полуденный зной в сумерки, где, распластав кожаные подбородки на прохладных камнях и отгородившись от всего мира притворными улыбочками и потрескавшимися, как каменные плиты, глазами, лежали ящерицы.
На закате они вышли на вершину, и стало видно на несколько миль вокруг. Внизу перед ними простиралось огромное озеро, а вдали за неподвижной водою вставали голубые горы. В знойном воздухе дрожали тени парящего ястреба и деревьев, и ярким белым пятном на фоне голубых тенистых холмов виднелся далёкий город. Они уселись и стали смотреть. Солнце укатилось за иззубренный край земли на западе. Они видели, как оно вспыхнуло за горами, озеро потемнело, и в нём растворились очертания города. Они так и заснули среди камней, лёжа навзничь, как мёртвые, а когда проснулись утром, и город, и деревья, и озеро исчезли. Перед ними расстилалась лишь голая пыльная равнина.
Застонав, Спроул снова сполз туда, где лежал. Малец посмотрел на него. Нижняя губа у него покрылась волдырями, рука под разодранной рубахой вспухла, а из-под потемневших пятен крови сочилась какая-то мерзость. Отвернувшись, малец оглядел долину.
Едет кто-то, сообщил он.
Спроул промолчал. Малец взглянул на него.
Правда, не вру.
Индейцы? подал голос Спроул. Да?
Не знаю. Слишком далеко.
И что будешь делать?
Не знаю.
Куда же делось озеро?
Откуда мне знать.
Но мы оба его видели.
Люди видят то, что хотят видеть.
А почему я не вижу его теперь? Я его ещё как видеть хочу, чёрт возьми.
Малец окинул взглядом равнину.
А если индейцы? нудил Спроул.
Очень может быть.
Куда бы спрятаться?
Сухо сплюнув, малец вытер рот тылом ладони. Из-под камня выскочила ящерица, пригнулась над этим комочком пены на крохотных, задранных кверху локотках, осушила его и снова шмыгнула под камень, оставив лишь чуть заметный след на песке, который почти сразу исчез.
Они прождали весь день. Малец сделал несколько вылазок вниз в каньоны в поисках воды, но так ничего и не нашёл. Всё застыло в этом пустынном чистилище: двигались только хищные птицы. Вскоре после полудня внизу, на изгибах тропы, показались всадники — они поднимались в гору. Мексиканцы.
Спроул, который сидел, вытянув перед собой ноги, поднял голову. А я ещё думал, сколько протянут мои старые сапоги. Иди давай, махнул рукой он. Спасайся.
Они лежали в узкой полоске тени под выступом скалы. Малец промолчал. Через час среди камней послышалось сухое цоканье подков и побрякивание сбруи. Первым обогнул острый выступ скалы и миновал горный проход большой гнедой жеребец капитана — он шёл под капитанским седлом, но самого капитана на нём не было. Беглецы встали у края дороги. Загорелые и измученные палящим солнцем, всадники держались на лошадях так, словно вообще ничего не весили. Их было семь, нет, восемь. Когда они проезжали мимо — широкополые шляпы, кожаные жилеты,
Спроул с мальцом провожали их глазами. Малец крикнул им вслед, а Спроул неуклюже порысил за лошадьми.
Всадники стали клониться вперёд и раскачиваться, как пьяные. Их головы мотались из стороны в сторону. Среди скал эхом раскатился грубый хохот, они повернули лошадей и с ухмылками до ушей воззрились на путников.
Всадники гоготали и хлопали друг друга по спинам. Они дали волю лошадям, и те принялись бесцельно бродить вокруг. Главный повернул к стоявшим.
При этих словах некоторые соскочили с коней и стали без зазрения совести тискать друг друга и чуть ли не рыдать. Глядя на них, главный растянул рот в ухмылке. Зубы у него были белые и массивные, как у лошади, в самый раз для подножного корма.
Чокнутые, проговорил Спроул. Просто чокнутые.
Малец поднял взгляд на главного. Воды бы попить.
Тот пришёл в себя, и его лицо вытянулось.
Воды? переспросил он.
У нас воды нет, сказал Спроул.
Но, мой друг, как нет? Очень сухой здесь.
Не оборачиваясь, он протянул назад руку, и кто-то вложил в неё кожаную флягу. Главный поболтал ею и протянул вниз. Малец вытащил пробку и стал пить, оторвался, переводя дыхание, и снова припал к фляге. Главный нагнулся и постучал по ней.
Малец всё пил большими глотками. Он не видел, как потемнело лицо всадника. Тот высвободил сапог из стремени, точным ударом вышиб флягу, и малец на секунду застыл, вытянув руки, словно взывая к кому- то. Фляга взлетела, переворачиваясь в воздухе, сверкнула на солнце лепестками воды и со стуком
