Рождество.
Мать Ренаты жила в Ричмонд-Дистрикт, и мы отправились туда самым долгим путем.
– Моя мать – стихийное бедствие, – сказала Рената.
– В каком смысле? – спросила я.
– В любом, – ответила она.
Мы притормозили у дома, выкрашенного в ярко-розовый. На деревянном столбе развевался рождественский флаг, а крыльцо было уставлено светящимися пластиковыми фигурками: ангелы, олени, бурундуки в колпаках Санта-Клауса и пингвины в вязаных шарфах.
Рената толкнула дверь, и нас обдало волной жара. На подушках, подлокотниках и спинке единственного дивана сидели мужчины и женщины; мальчики и девочки школьного возраста валялись на пушистом ковре, а через их худые ноги переползали младенцы. Я вошла и сняла куртку и свитер, но дорога к гардеробу, возле которого Рената разговаривала с девушкой моего возраста, была полностью перегорожена чьими-то маленькими руками и ногами.
Так я и стояла у двери, когда, проталкиваясь сквозь толпу, ко мне подошла копия Ренаты, только постарше и покруглее. В руках у нее был большой деревянный поднос с нарезанными апельсинами, орехами, сушеным инжиром и финиками.
– Виктория! – воскликнула она, увидев меня, всучила поднос развалившейся на диване Наталье и перешагнула через детей, перегородивших путь. Когда она обняла меня, мое лицо оказалось у нее под мышкой и широкие рукава серого шерстяного свитера накрыли мне спину, как крылья живого существа. Она была высокой и крепкой, и, когда я наконец вырвалась из ее объятий, она схватила меня за плечи и подняла мое лицо, чтобы рассмотреть его получше. – Прекрасная Виктория, – сказала она, и ее длинные волнистые седые волосы колыхнулись и защекотали мне щеки. – Мои дочери так много о тебе рассказывали, что я полюбила тебя еще до того, как увидела!
От нее пахло примулами и яблочным сидром. Я отодвинулась.
– Спасибо, что пригласили, миссис… – Тут я остановилась и поняла, что Рената так и не сказала мне свою фамилию.
– Марта Рубина, – ответила она. – Но отзываюсь я только на мамашу Марту. – Она потянулась ко мне, словно хотела пожать руку, но вместо этого расхохоталась и снова задушила в объятиях. Хорошо, что мы стояли в углу и массивные оштукатуренные стены не давали мне упасть.
Она подтолкнула меня в комнату, обняла за плечи и провела по кругу. Дети разбежались, а Рената, сидевшая на складном стуле в углу, наблюдала за нами с удивленной улыбкой.
Мамаша Марта проводила меня на кухню и усадила за стол, поставив передо мной две тарелки, доверху заполненные едой. На одной лежала целая запеченная рыбина со специями и какими-то корнеплодами. На второй – бобы, горох и картошка, посыпанная петрушкой. Она вручила мне вилку, ложку и вдобавок – тарелку грибного супа.
– Мы все давно поели, – сказала она, – но я тебе специально оставила. Рената сказала, что ты будешь голодная, а мне только дай кого накормить. Любимое дело.
Мамаша Марта села напротив, очистила мне рыбу от костей, ткнула пальцем горох и бросилась его подогревать, крича, что он слишком остыл. И на ходу знакомила со всеми, кто заглядывал в кухню: дочерьми, зятьями, внуками, подружками и бойфрендами разных членов семьи.
Я смотрела на них, молча кивала, но ни разу не опустила вилку.
Я заснула у мамаши Марты. Не нарочно. После ужина улизнула в пустую комнату для гостей, и тут плотный обед и вчерашняя бессонница меня доконали – не успела я прилечь, как отключилась.
Наутро меня разбудил запах кофе. Я потянулась и стала бродить по коридорам, пока не нашла ванную. Дверь была открыта. За прозрачной пластиковой шторкой мамаша Марта принимала душ. Увидев ее, я развернулась и бросилась прочь по коридору.
– Да заходи ты! – крикнула она мне вслед. – Ванная-то только одна! На меня не обращай внимания.
Рената была на кухне и разливала кофе. Она протянула мне чашку.
– Твоя мать принимает душ, – сказала я.
– С открытой дверью небось? – зевнула она.
Я кивнула.
– Ну извини.
Я налила себе кофе и встала, облокотившись о раковину.
– В России мама была акушеркой, – пояснила Рената. – Поэтому ей не привыкать видеть женщин голыми буквально через секунду после знакомства. Америка семидесятых пришлась ей по вкусу, и, кажется, она даже не видит, что времена изменились.
Тут на кухню вошла мамаша Марта в ярко-красном махровом халате:
– Что изменилось?
Рената покачала головой:
– Отношение к голому телу.
– А я считаю, что отношение к голому телу не менялось с рождения первого человека, – возразила ее мать. – Изменилось лишь общество.
Рената закатила глаза и повернулась ко мне:
– Мы с мамой спорим на эту тему с тех пор, как я научилась говорить. В десять лет я заявила, что не заведу детей, потому что никогда больше не хочу появляться перед ней голой. И пожалуйста, мне пятьдесят, детей нет.
Мамаша Марта разбила яйцо, и оно зашипело на сковородке.
– Я помогла появиться на свет всем своим двенадцати внукам, – гордо проговорила она.
– Вы и сейчас акушеркой работаете? – спросила я.
– Неофициально, – ответила она. – Но люди со всего города по-прежнему звонят в два ночи. И я никогда не отказываю. – Она протянула мне тарелку с яичницей-глазуньей.
– Спасибо, – сказала я. Съев яичницу, я пошла в ванную и заперла за собой дверь.
– В следующий раз предупреждай, пожалуйста, – попросила я Ренату, когда мы ехали в «Бутон» чуть позже тем утром. Впереди была целая неделя свадеб, и мы обе хорошо отдохнули и были сыты.
– Если бы я тебя предупредила, – ответила она, – ты бы не поехала. Сон и еда явно пошли тебе на пользу. Не станешь же ты это отрицать.
Я не стала.
– Мама – легенда в акушерских кругах. Она всякого повидала на своем веку, и роды у нее всегда удачнее, чем в современных больницах, даже если прогноз плохой. Со временем ты к ней привыкнешь, даже полюбишь. Почти все привыкают.
– Почти все, – повторила я, – но не ты?
– Я отношусь к матери с большим уважением, – задумавшись, ответила Рената. – Но мы слишком разные. Обычно люди считают, что между матерью и детьми существует биологическая совместимость, но так бывает не всегда. Ты не знакома с моими остальными сестрами, но взгляни на Наталью, мою мать и меня.
Она была права: эти трое были словно с разных планет.
Весь день, обрабатывая заказы, составляя списки цветов, записывая, сколько и чего нам понадобится для предстоящих свадеб, я думала о матери Гранта. Вспомнила бледную руку, высунувшуюся из темноты в тот день, когда мы к ней приезжали. Что за детство было у Гранта? Совсем один, рядом только цветы; мать то и дело проваливается в прошлое, блуждая по комнатам большого дома. Если Грант когда-нибудь со мной заговорит, обязательно спрошу его об этом.
Но Гранта не было на рынке всю неделю. И всю следующую неделю тоже. Его прилавок был пуст и выглядел заброшенным, белая фанера местами расслоилась. Вернется ли он или перспектива увидеться со мной навсегда отпугнула его? Поглощенная мыслями об отсутствии Гранта, я стала хуже работать. Тогда Рената начала садиться рядом со мной за рабочий стол и, нарушив обычную тишину, рассказывала длинные смешные истории про мать, сестер, племянниц и племянников. Я слушала вполуха, но постоянная болтовня помогала сконцентрироваться на цветах.
