Уйдя с военной службы, я сначала немного поогляделся и лишь потом начал подыскивать работу. Место нашлось в гараже на Хапстед Уэй, что меня здорово устраивало. Мне и раньше нравилось копаться в моторах, а в инженерных войсках, где пришлось служить, я в этом деле порядком наловчился, да и любая другая механика мне всегда давалась легко.

И не было для меня лучшего занятия, чем лежать в засаленном комбинезоне под днищем какой- нибудь легковушки или грузовика и откручивать ключом заржавевшую гайку или старый болт, и чтоб вокруг пахло смазкой, а кто-нибудь из парней пробовал запустить двигатель, а другие гремели инструментами и насвистывали. И плевать я хотел, что вокруг вонь и грязь. Ведь моя старуха говорила, бывало, когда я еще мальчонкой изгваздывался, играя какой-нибудь банкой из-под смазки: «Ничего с ним не случится. Эта грязь чистая». Вот так оно и с моторами.

Хозяин гаража был славный малый, добродушный и веселый. Он сразу увидел, что от дела я не бегаю. Сам он мало что смыслил в механике и поэтому свалил на меня все ремонтные работы. А по мне лучшего и не надо.

Поселился я отдельно от матери — моя старуха живет далеко, за Шеппертон Уэй, и не было никакого резона тратить полдня на дорогу в гараж и обратно. К тому же мне нравится, когда работа близко и я, так сказать, всегда под рукой. Комнату я себе подыскал у четы по фамилии Томпсон, минутах в десяти ходьбы от гаража. Хорошие они были люди. Муж держал сапожную мастерскую на первом этаже, а на втором миссис Томпсон возилась по хозяйству и занималась готовкой. Питался я с ними — завтрак и ужин, и на ужин непременно горячее. А так как я был единственным жильцом, то и обращались со мной как с членом семьи.

Я из тех, для кого главное, чтобы все шло по заведенному порядку. Я люблю от души повкалывать, а после работы посидеть с газетой, покурить, поймать по радио музыку, эстраду или что-нибудь в этом роде, а потом пораньше отправиться на боковую. За девчонками я никогда особо не приударял, даже в армии. А был я и на Ближнем Востоке, и в Порт-Саиде, и во всяких других местах.

И скажу вам, хорошо жилось мне у Томпсонов, когда каждый день был похож на предыдущий. И так было до тех пор, пока однажды вечером не приключилась со мной одна история. И теперь все стало иначе. И никогда уже не будет прежним. Не могу взять в толк…

Как-то Томпсоны поехали навестить свою замужнюю дочь, которая жила в Хайгейте. Они и меня приглашали с собой, но мне не хотелось чувствовать себя лишним, и, выйдя из гаража после работы, я решил, чтобы не сидеть одному дома, отправиться в кино. Было ясно, что крутят фильм про ковбоев и индейцев — на афише намалевали парня, который выпускал кишки из какого-то краснокожего. А я большой охотник до вестернов — прямо как пацан. Так что заплатил я свои денежки, вошел, протянул билет контролерше и попросил: «Последний ряд, пожалуйста», — потому что люблю сидеть подальше и головой прислоняться к барьеру.

Ну, вот. Тогда я ее и увидел. Обычно девчонок, которые там работают, наряжают не пойми как: вельветовые шотландские береты и все прочее, — так что выглядят они, как настоящие пугала. Но вот из этой пугало им сделать не удалось. У нее были медные волосы, подстриженные под пажа, — по-моему это так называется, — и голубые глаза. Знаете, такие, которые кажутся близорукими, а видят куда лучше, чем вы думаете. Ночью такие глаза темнеют и становятся почти черными. Губы сложены в какую-то обиженную гримаску, будто ей все до смерти надоело, и, наверное, мудрено заставить ее улыбнуться. У нее не было веснушек, а цвет лица был не молочно-белый, а какой-то теплый, как персик, и без всякой краски. И была она маленькой и тоненькой, а вельветовое платье голубого цвета плотно облегало фигурку, и кепчонка сидела так, что виделись волосы цвета меди.

Я купил программку, хоть и не нужна она была мне вовсе, а просто чтобы не входить сразу в зал, и спросил девушку:

— Ну и как фильм?

Она даже не взглянула на меня, а по-прежнему смотрела куда-то в пустоту, на противоположную стену.

— Для любителей резни, — ответила она. — Но вздремнуть можно.

Я не удержался от смеха. Правда, я видел, что девушка не шутит. Она и не думала меня обманывать.

— Ничего себе, рекламка, — сказал я. — А что если управляющий услышит?

И тут она на меня посмотрела. Просто перевела на меня взгляд своих голубых глаз. И не было в них никакого любопытства, и смотрели они так, будто ей все опротивело. Но все же я заметил что-то такое, чего никогда ни до, ни после не встречал. Какая-то истома что ли, как бывает у людей, которые очнулись от долгого сна и рады увидеть вас перед собой. Иногда, когда вы гладите кошку, у нее в глазах появляется такой отблеск, и тогда она мурлыкает и сворачивается в клубок, и вы можете делать с ней, что хотите. Вот именно так она на меня тогда посмотрела. И, казалось, что она вот-вот улыбнется, будто я и вправду ее чем-то насмешил. Разрывая пополам мой билет, девушка сказала:

— А мне платят не за рекламу. Мне платят за то, чтобы я стояла здесь и своим видом заманивала вас в зал.

Она раздвинула занавеси на двери и посветила в темноту фонариком. Я ничего не видел. Тьма стояла кромешная, как всегда, пока не привыкнешь и не начнешь различать очертания людей, сидящих в зале. На экране какой-то парень говорил другому: «Если не сознаешься, я продырявлю тебя насквозь», — после чего послышался звук разбиваемого стекла и визг женщины.

— Подходяще, — проговорил я и начал нащупывать, куда бы сесть.

— Это еще не фильм, а анонс на следующую неделю, — ответила она и, посветив фонариком, показала мне место в заднем ряду через одно от прохода.

Я посмотрел и рекламу, и ролик новостей, а потом явился какой-то парень и начал играть на органе, и занавес над экраном освещался то красным, то золотым, то зеленым. Забавно это было. Наверное, они решили выдать нам на полную катушку, на все наши деньги. Оглядевшись, я увидел, что зал наполовину пуст, и подумал, что девушка, наверное, права. Картина, видно, не высший класс, поэтому народу и маловато.

Перед тем, как свет опять погас, по проходу медленно прошла девушка. В руках у нее был поднос с мороженым, но она даже и не подумала предлагать его зрителям и не делала никаких попыток продать его. Как будто шагала во сне. Когда девушка проходила мимо меня, я ее подозвал:

— Одно за шесть пенсов, — попросил я.

Она взглянула на меня так, будто я был грязью у нее под ногами. Но потом, должно быть, узнала, потому что на губах у нее появилась прежняя полуулыбка, а в глазах то же выражение. Она подошла ко мне.

— Рожок или в вафлях? — спросила девушка.

Сказать по правде, я не хотел ни того, ни другого. Я просто хотел что-нибудь у нее купить, чтобы послушать, как она будет говорить.

— А вы как думаете, какое лучше? — поинтересовался я.

Она пожала плечами.

— Рожки медленнее тают, — ответила она и сунула его мне в руку, даже не дав выбрать самому.

— А что, если я и вам предложу такой же? — спросил я.

— Спасибо, — ответила она. — Я видела, как их готовят.

И отошла. В зале погас свет, а я сидел, как дурак, со здоровущим шестипенсовым рожком в руках. Проклятая штука начала таять и течь на рубашку, так что пришлось побыстрее запихивать в рот это замороженное месиво, потому что я испугался, что все оно будет у меня на коленях. Для этого я отвернулся в сторону, потому что кто-то пришел и уселся рядом, на крайнее к проходу место.

Наконец я покончил с мороженым, утерся носовым платком и начал смотреть на экран. Это был настоящий вестерн. Все как полагается: по прерии с грохотом катились повозки, за караван с золотыми