старшие лейтенанты, и с этого момента началось его быстрое восхождение по лестнице чинов и званий. Подавляющее число офицеров сошлось на том, что важное открытие, сделанное лейтенантом Шейскопфом, ставит его ряды истинных военных гениев.

— Вот так лейтенант Шейскопф! — заметил как-то лейтенант Трэйверс. — Он у нас военный гений.

— Кому нужны эти парады! — возразил лейтенант Энгл.

И в самом деле, кроме лейтенанта Шейскопфа, парады были никому не нужны. Меньше всего нужны они были тучному полковнику с большими пышными усами — председателю дисциплинарной комиссии. Полковник начал орать на Клевинджера, едва тот, робко войдя в комнату, заявил, что не считает себя виновным в злодеяниях, которые приписывает ему лейтенант Шейскопф. Полковник ударил кулаком по столу, основательно ушиб руку, еще пуще разъярился на Клевинджера, еще сильнее ударил по столу, еще сильнее ушиб руку. Лейтенант Шейскопф глядел на Клевинджера, поджав губы. Он был огорчен, что его кадет производит такое жалкое впечатление.

— Через шестьдесят дней вам предстоит с оружием в руках сражаться с макаронниками! — ревел полковник с большими пышными усами. — Вы думаете, это вам шуточки?

— Я не считаю это шуточками, сэр, — ответил Клевинджер.

— Не перебивайте!

— Слушаюсь, сэр.

— И говорите «сэр», когда не перебиваете, — приказал майор Меткаф.

— Слушаюсь, сэр.

— Вы не слыхали, что вам было приказано? Не перебивать! — сухо заметил майор Меткаф.

— Но я не перебиваю, сэр, — запротестовал Клевинджер.

— Верно. Но вы и «сэр» не говорите. Добавьте это к выдвинутым против него обвинениям, — приказал майор Меткаф капралу, который знал стенографию. — Не говорит «сэр» вышестоящим офицерам, когда не перебивает их.

— Меткаф, — сказал полковник, — вы круглый дурак. Вам это известно?

— Да, сэр, — поперхнувшись, сказал майор Меткаф.

— Тогда держите ваш проклятый язык за зубами. Вы несете околесицу.

Дисциплинарная комиссия состояла из трех человек: тучного полковника с большими пышными усами, лейтенанта Шейскопфа и майора Меткафа, который изо всех сил старался смотреть на подсудимого холодным, стальным взглядом. Лейтенант Шейскопф был одним из судей, которым предстояло рассмотреть существо выдвинутого против Клевинджера обвинения. Обвинителем был лейтенант Шейскопф. Подсудимый Клевинджер имел и защитника. Защитником выступал лейтенант Шейскопф.[10]

Все это смущало Клевинджера, и он затрепетал от ужаса, когда полковник взвился, точно гигантский смерч, и пригрозил вытряхнуть из Клевинджера его вонючую трусливую душонку, а также переломать ему руки и ноги. Однажды, идя в класс, Клевинджер споткнулся, и на следующий день ему были официально предъявлены следующие обвинения: «Самовольный выход из строя, нападение с преступными целями, безобразное поведение, отсутствие бодрости и боевого духа, измена родине, провокация, жульничество, увлечение классической музыкой и т. д.» Короче говоря, они хотели применить к нему весь свод военных законов целиком и полностью. И вот он стоял ни жив ни мертв перед полковником, который опять орал, что через шестьдесят дней Клевинджеру предстоит воевать с макаронниками и ему, полковнику, хотелось бы знать, понравится ли распроклятому Клевинджеру, если его вычистят из училища и загонят на Соломоновы острова в похоронную команду закапывать трупы. Клевинджер любезно ответил, что ему это не понравится. Этот болван предпочитал скорее сам стать трупом, чем закапывать чужие трупы. Тогда полковник сел и вдруг сразу стал спокойным и приторно вежливым.

— Что вы имели в виду, — начал он неторопливо, — когда утверждали, что мы не сможем вас наказать?

— Когда, сэр?

— Вопросы задаю я, а вы извольте отвечать.

— Слушаюсь, сэр. Я…

— Может быть, вы полагаете, что вас вызвали для того, чтобы вы спрашивали, а я отвечал?

— Нет, сэр. Я…

— Для чего мы вас вызвали?

— Чтобы я отвечал на вопросы.

— Верно, черт возьми! — опять заревел полковник. — Надеюсь, теперь-то ты нам ответишь, не дожидаясь, пока я проломлю твою окаянную башку! Так что же, дьявол тебя задери, ты имел в виду, сволочь ты этакая, когда говорил, что мы не сможем тебя наказать?

— Я не могу припомнить, сэр, чтобы я говорил такое.

— Извольте говорить погромче, я вас не слышу, — опять стал вежливым полковник.

— Слушаюсь, сэр, я…

— Извольте говорить громче. Он вас не слышит.

— Слушаюсь, сэр, я…

— Слушайте, Меткаф!

— Да, сэр?

— Я вам, кажется, сказал, чтобы вы заткнули свою дурацкую глотку, — повысил голос полковник.

— Слушаюсь, сэр.

— Так вот вы и заткните свою дурацкую глотку, раз я вам велел заткнуть вашу дурацкую глотку. Понятно? Говорите громче, пожалуйста. Я вас не слышу.

— Слушаюсь, сэр, я…

— Меткаф, это на вашу ногу я наступил?

— Нет, сэр, это, должно быть, нога лейтенанта Шейскопфа.

— Это не моя нога, — сказал лейтенант Шейскопф.

— Тогда, может быть, и правда, это моя нога, — сказал майор Меткаф.

— Отодвиньте ее.

— Слушаюсь, сэр. Только сначала вы, полковник, уберите свою ногу. Вы же наступили ею на мою.

— Уж не приказываете ли вы мне убрать мою ногу, майор Меткаф?

— Нет, сэр. О, никоим образом, сэр.

— Тогда уберите ногу и заткните свою дурацкую глотку. — Он обернулся к Клевинджеру. — Будьте любезны, говорите громче. Я по-прежнему вас плохо слышу.

— Слушаюсь, сэр. Я сказал, что не говорил, что вы не сможете меня наказать.

— Что вы такое болтаете, черт вас побери?

— Я отвечаю на ваш вопрос, сэр.

— Какой вопрос?

— «Так что же, дьявол тебя задери, ты имел в виду, сволочь ты этакая, когда говорил, что мы не сможем тебя наказать?» — громко прочитал капрал свою стенографическую запись.

— Верно, — сказал полковник. — Так что же, черт возьми, вы действительно имели в виду?

— Я не говорил, что вы не сможете меня наказать, сэр.

— Когда? — спросил полковник.

— Что «когда», сэр?

— Опять вы задаете мне вопросы!

— Простите, сэр. Боюсь, что я не понимаю вашего вопроса.

— Ладно, тогда иначе. Когда вы не говорили, что мы не сможем наказать вас? Поняли вы мой вопрос или нет?

— Нет, сэр, я не понимаю.

— Это вы уже только что говорили. Теперь хотелось бы услышать ответ на мой вопрос.

— Но как я могу ответить?

— Вы опять задаете мне вопросы.