роскошный банкет. Входите, входите, марчезе. Вы у нас такой редкий гость.

Милоу понял, что нельзя терять ни минуты.

— Привет, Луиджи, — сказал он, кивнув с такой небрежностью, что это могло показаться невежливым. — Луиджи, мне нужна ваша помощь. Это мой друг. Ему нужно найти одну девочку.

— Девчонку, марчезе? — спросил комиссар и озадаченно поскреб себе щеку. — В Риме уйма девчонок. Найти девчонку для американского офицера — пустяковое дело.

— Нет, Луиджи, ты меня не понял. Речь идет о двенадцатилетнем ребенке, он хочет найти эту девочку как можно скорее.

— А-а… Ну теперь я понял, — смекнул комиссар. — Для того чтобы это найти, потребуется некоторое время. Но если ваш друг подождет на конечной остановке пригородного автобуса, куда приезжают молоденькие девочки из деревень в поисках работы, то я…

— Да нет, Луиджи, никак ты нас не поймешь, — оборвал его Милоу так грубо и нетерпеливо, что полицейский комиссар вспыхнул, вскочил и, вытянувшись в струнку, начал смущенно застегивать пуговицы мундира. — Эта девочка — старый друг семьи, и нам хочется ей помочь. Она еще дитя. И сейчас бродит где-то в городе одна-одинешенька. Мы хотим разыскать ее, пока кто-нибудь ее не обидел. Теперь ты понял? Луиджи, это для меня очень важно. У меня дочь такого же возраста, и для меня нет ничего важнее, чем спасти сейчас это бедное дитя, пока не поздно. Ты мне поможешь?

— Си, марчезе, теперь я понял, — сказал Луиджи. — Я сделаю все, что в моих силах. Я найду ее. Но сегодня вечером у меня почти нет людей. Сегодня мои ребята пытаются перекрыть каналы, по которым поступает контрабандный табак.

— Контрабандный табак? — спросил Милоу.

— Милоу, — взмолился Йоссариан. Сердце его оборвалось. Он понял, что теперь все пропало.

— Си, марчезе, — сказал Луиджи. — Прибыль от незаконного ввоза табака настолько высока, что справиться с контрабандой почти невозможно.

— А что, в самом деле прибыль так уж высока? — спросил Милоу с живейшим интересом. Его брови цвета ржавчины алчно изогнулись, а ноздри жадно втянули воздух.

— Милоу, — окликнул его Йоссариан. — Не забудь обо мне.

— Си, марчезе, — ответил Луиджи. — Доход от незаконного ввоза табака весьма высок. Контрабанда превратилась в национальный скандал, в позор нации.

— Вот оно что! — заметил Милоу с рассеянной улыбкой и, словно заколдованный, направился к дверям.

— Милоу! — завопил Йоссариан и порывисто кинулся к двери наперехват. — Ты ведь пообещал помочь мне.

— Табак, контрабандный табак, — объяснял Милоу, отталкивая Йоссариана с дороги. У него были мутные глаза эпилептика. — Позволь мне пройти. Я хочу ввозить контрабандный табак.

— Не уходи, помоги мне разыскать ее, — умолял Йоссариан. — Контрабандный табак подождет до завтра.

Но Милоу был глух к этой просьбе, он пробивался к двери, хотя и не прибегая к силе, но неудержимо, точно в каком-то ослеплении, весь потный, с лихорадочным румянцем на щеках, с подергивающимися, слюнявыми губами. Его будто терзала глубокая, безотчетная тоска, и он негромко подвывал: «Контрабандный табак, контрабандный табак». В конце концов Йоссариан сдался и уступил ему дорогу, поняв, что остановить его — дело совершенно безнадежное. Милоу пулей выскочил за дверь. Полицейский комиссар снова расстегнул мундир и впился в Йоссариана презрительным взглядом.

— Чего тебе здесь нужно? — холодно спросил он. — Ты хочешь, чтобы я тебя арестовал?

Йоссариан вышел из кабинета, спустился по лестнице и очутился на темной, как гробница, улице. Милоу и след простыл. Вокруг — ни одного светящегося окна. Несколько кварталов Йоссариан шел по пустынной улице, круто поднимавшейся в гору. Впереди, куда убегала булыжная мостовая, сияли огни широкой авеню, а полицейский участок находился в самом низу на другом конце улицы, где желтые лампы у входа светили в сыром воздухе, как мокрые факелы. Моросил мелкий, холодный дождь. Йоссариан медленно одолевал подъем. Скоро он подошел к тихому, уютному, манящему ресторанчику с красными вельветовыми занавесками на окнах. Голубые неоновые буквы над входом гласили: «Ресторан „ТОНИ“. Прекрасные закуски и напитки. Вход воспрещен». Голубая неоновая надпись удивила Йоссариана, но только на миг. Никакой абсурд более не казался ему странным в этом уродливом мире. Причудливо наклоненные фасады домов образовывали сюрреалистическую перспективу, улица казалась перекошенной. Он поднял воротник своей теплой шерстяной куртки и зябко обхватил себя руками. Ночь была ненастная.

Босой мальчик в легкой рубашке и легких драных штанах вынырнул из темноты. Этот черноволосый мальчик отчаянно нуждался в стрижке, туфлях и носках. Его болезненное лицо было бледным и печальным. Он брел по мокрому тротуару, и ноги его противно чавкали по лужам. Йоссариана охватила такая пронзительная жалость к его бедности, что ему захотелось даже убить этого мальчика, потому что он напоминал других бледных, печальных, болезненных мальчиков, которые в ту же ночь вот так же бродили по Италии и так же нуждались в стрижке, туфлях и носках. Он заставил Йоссариана вспомнить всех калек, продрогших и голодных мужчин и женщин, всех молчаливых, покорных, набожных матерей с глазами кататоничек, которые в эту же ночь, под тем же промозглым дождем, словно животные, кормят своих младенцев, тыча им в рот стылое бесчувственное вымя. Коровы, а не люди… И едва он успел об этом подумать, как мимо него проковыляла кормящая мать с завернутым в черное тряпье младенцем. Она тоже напомнила ему обо всех больных мальчиках в легких рубашках и легких рваных штанишках, напомнила обо всей дрожащей, отупляющей нищете в мире, который еще никогда так и не дал достаточно тепла, пищи и справедливости никому, кроме горстки самых изворотливых и бессовестных.

«О гнусный мир! — размышлял Йоссариан. — Сколько обездоленных людей бродит в эту же ночь даже в преуспевающей Америке, сколько, и там еще лачуг, вместо домов, сколько пьяных мужей и избитых жен, сколько запуганных, обиженных и брошенных детей! Сколько семей голодает, не имея возможности купить себе хлеб насущный! Сколько сердец разбито! Сколько самоубийств произойдет в эту ночь! Сколько людей сойдет с ума! Сколько землевладельцев и ростовщиков-кровососов восторжествует! Сколько победителей потерпело поражение! Сколько счастливых финалов оказалось на самом деле несчастливыми! Сколько уважаемых людей продало свои души подлецам за мелкую монету, а у скольких души-то и вовсе не оказалось! Сколько прямых дорог оказалось кривыми, скользкими дорожками! И если все это сложить и вычесть, то в остатке окажутся только дети и еще, быть может, Альберт Эйнштейн да какой-нибудь скульптор или скрипач».

Йоссариан шел один на один со своими мучительными мыслями, чувствуя свою отчужденность от мира, и не мог выкинуть из головы терзавший его образ босого мальчика с болезненным цветом лица.

Йоссариан вспомнил, что у него нет увольнительной. Он двинулся на звук приглушенных расстоянием голосов, доносившихся из густой тьмы. Вдоль широкого, мокрого от дождя бульвара через каждые полквартала стояли невысокие изогнутые фонарные столбы, тусклый свет ламп причудливо мерцал сквозь клубящийся коричневатый туман. Из окна над головой Йоссариан услышал несчастный женский голос, умолявший: «Пожалуйста, не надо! Пожалуйста, не надо!» Мимо Йоссариана, опустив глаза, прошла печальная молодая женщина в черном дождевике. Густая прядь черных волос падала на лоб. Через квартал, у здания министерства общественных работ, пьяный молодой солдат прижимал к рифленой коринфской колонне пьяную даму, а трое его пьяных товарищей по оружию сидели на ступенях и смотрели. У ног их стояли бутылки с вином.

«Пожалуйста, не надо, — упрашивала пьяная дама. — Я хочу домой. Пожалуйста, не надо». Когда Йоссариан подошел поближе, один из сидевших окрысился на Йоссариана, выругался и запустил в него бутылкой. Бутылка упала далеко от Йоссариана и, глухо звякнув, разбилась вдребезги. Йоссариан продолжал невозмутимо идти тем же неспешным шагом, засунув руки в карманы. «Ну ладно, крошка, — услышал он сзади решительный голос пьяного солдата. — Сейчас моя очередь». «Пожалуйста, не надо, — упрашивала пьяная дама. — Пожалуйста, не надо». На другом углу, из глубины непроницаемо-темной узкой боковой улочки, донесся таинственный звук, который нельзя было ни с чем спутать. Кто-то сгребал снег. Размеренный, надсадный, хорошо знакомый скрежет железной лопаты о цемент заставил Йоссариана съежиться от ужаса, когда он сошел с тротуара, чтобы пересечь этот зловещий переулок. Йоссариан прибавлял шагу, покуда неотвязный, столь неуместный в Риме звук не затих позади.