— Я вижу вспышки, — сказал он. — Песок и дым, и пылающий бейсбольный мяч.
Он был слишком восприимчив. Мне казалось, я хорошо скрыл от него эти образы.
— Хорошо, что вы меня предупредили. Как это произойдет?
— А вы не могли бы как-нибудь остановить ее?
— И завывания сирен гражданской обороны в полночь, — продолжил Деверс.
— Возможно, было бы неплохо сделать еще один коктейль, — сказал он, глядя на часы. — Скоро полночь.
— А, да, что вы хотели бы узнать?
— Страх и его высшее проявление — ужас знакомы всякому, — сказал он. — Простейшие, элементарные чувства. Но сострадание… для этого нужно проникнуть в мысли и душу человека — не обязательно так, как это делаете вы, — прочувствовать все, что ощущает он, стоя на краю гибели, прочувствовать так, словно вы вместе с ним стоите над пропастью, и вы уже ничего не можете изменить, хотя вам чертовски бы хотелось, — вот что такое сострадание.
— …и страх тоже. Вместе с состраданием он составляет великий катарсис подлинной трагедии.
Он икнул.
— Именно так, — он кивнул, словно я сидел напротив него в кресле. — И в тот последний момент, когда всевластный закон джунглей уже почти восторжествовал, он должен взглянуть в безликую маску Бога, и подняться, на это краткое мгновение, над мольбами своего естества и неотвратимым ходом событий.
Мы оба взглянули на его часы.
— Когда вы собираетесь уйти?
— Хорошо. У вас есть время послушать запись, пока я буду приводить себя в порядок.
Он включил проигрыватель и выбрал пластинку.
Я смущенно пошевелился.
Он посмотрел на конверт пластинки.
— Пять минут и восемь секунд. Я всегда считал, что эта музыка должна звучать в последний час существования Земли.
Он поставил пластинку на проигрыватель и опустил звукосниматель.
— Раз уж архангел Гавриил не пожелал явиться к нам, то это его вполне заменит.
Он потянулся за своим галстуком, а первые ноты 'Saeta' Милеса Девиса неритмично, подобно раненому зверю, взбирающемуся на холм, поплыли по комнате.
Деверс тихо подпевал, пока снова завязывал галстук и причесывался. Девис рассказывал о белых лилиях языком медных духовых инструментов, и перед нами прошла процессия: проковыляли, ведомые Антигоной, Эдип и ослепленный сыновьями Глостер, и Гамлет, принц Датский, шпагой отдав салют, бросился вперед, и тяжело ступая прошел черный Отелло, а за ними — Ипполит [3], весь в белом, и печальная герцогиня Мальфи прошествовали в воспоминаниях по тысячам театральных сцен.
Филип застегнул свою куртку, когда отзвучали последние ноты, и выключил проигрыватель. Бережно поместив пластинку в конверт, он поставил ее обратно в фонотеку.
— Сказать миру 'прощай'. Дальше по улице — вечеринка, на которой я не собирался присутствовать. Думаю, я все-таки загляну туда, чтобы выпить. Вам, кстати, тоже до свидания.
— Да, чуть не забыл, — спросил он после чуть заметной паузы. — А как вас зовут? Я давно догадался о вашем присутствии, должен же я как-то называть вас.
Он неосознанно предположил одно имя. Раньше у меня не было имени так что я принял это.
Он опять ухмыльнулся.
— От вас нельзя скрыть ни одной мысли, не так ли? Прощайте.
Он закрыл за собой дверь, а я промчался сквозь потолки и полы, и крышу, а затем — еще выше, в ночь над городом. Один 'глаз' в доме на другой стороне улицы зажмурился; пока я смотрел, другой сделал то же самое.
Опять бестелесный, я полетел вверх, желая, чтобы я смог что-нибудь почувствовать.
Примечания
1
1. Тересий — в древнегреческой мифологии сын нимфы Харикло, фиванский прорицатель.
2
2. Диббук — демон или душа умершего, которая вселяется в тело живого человека и управляет его поведением (евр. фольклор).