— Беспокоит меня Володя. Горяч, упрям, насмешлив.

— У него хорошее, доброе сердце. Он очень способный мальчик, — горячо защищает Мария Александровна сына. — Ты его редко хвалишь.

— Боюсь, Машенька, боюсь. То, чего Оля добивается упорным трудом, он делает шутя. Ему многое дано, с него надо больше спрашивать… Вот Митя, он в вас, в Бланков, он будет врачом.

— Да он и лицом все больше походит на деда, — соглашается Мария Александровна. — Какое большое счастье, что у нас столько детей! Выводить в жизнь мальчиков будешь ты, девочек — я.

— Вместе, Машенька, вместе, всю жизнь вместе. Мы оба им очень нужны, и ты и я.

— А кем буду я? — вдруг неожиданно появляется Маняша.

— А кем ты хочешь быть? — спрашивает отец.

— Я хочу быть путешественником и еще кататься на лодке, — отвечает Маняша.

— Почему бы нам действительно не прогуляться по Волге? — Илья Николаевич поднимает на руки дочку.

— Ура! — кричит Маняша. — Мы тоже поедем путешествовать, далеко-далеко!

Спускаются по косогору вниз. Илья Николаевич отвязывает лодку, раскачивает ее сильным движением и стаскивает с песка в воду.

Маняша хлопает в ладоши, радуется, что у нее такой сильный папа. Она занимает место рядом с мамой. Илья Николаевич садится на весла.

— Ты помнишь, Машенька, двадцать лет назад мы также катались на лодке и я пел тебе песни?

— Мы тогда были молоды, а сейчас нам вдвоем уже сто лет! — смеется Мария Александровна.

— Неужели сто? Да. Тебе — сорок восемь, мне — пятьдесят два. Но тогда мы были с тобой вдвоем, а сейчас нас восемь человек, восемь, Машенька! И в среднем на каждого приходится… Сколько же приходится? — Илья Николаевич быстро подсчитал: — Нам в среднем по двадцать два года каждому. Совсем немного. Мы еще молоды, очень молоды.

Сильными взмахами весел Илья Николаевич выводит лодку на середину реки. Положил весла на борт, светлые струи бахромой стекают в воду, и он, обхватив руками колени и глядя на сидящих перед ним двух Машенек, поет задушевно и молодо.

Под Новый, 1886 год в семье Ульяновых, как всегда, устроили бал-маскарад. Илья Николаевич вывернул мехом наверх шубу, прицепил к бороде длинные льняные пряди. Мария Александровна смастерила из ваты шапку, и он сидел возле елки, как настоящий Дед Мороз, только под наклеенными бровями поблескивали молодые, с огоньком глаза.

Гостиная наполнилась шуршанием роскошных костюмов из гофрированной разноцветной бумаги. Прекрасная испанка с веером, сверкая черными глазами из-под маски, ни на шаг не отходила от Кота в сапогах, который больше смахивал на д'Артаньяна. И никто, конечно, не узнавал в этой паре Олю и Володю. А Красная Шапочка — Маняша узнавала всех. В барышне-крестьянке она сразу угадала Олину подружку Сашу Щербо, в Дон Кихоте — Митиного приятеля Алешу Яковлева и, конечно, узнала в маленьком гноме пятилетнего Сашу, сына директора гимназии. Только спутала сначала маму с Аней. Две тоненькие елочки, закутанные в зеленую бахрому, танцевали лучше всех, но у мамы-елочки из-под зеленой шляпы выбилась белая прядь волос.

Кот в сапогах был неистощим на выдумки. Он был и актером и режиссером, придумывал веселые шарады и первый запевал ломающимся голосом.

— Я совсем погибаю, милый друг… — пел Кот в сапогах подруге-испанке и, сорвавшись на высокой ноте, смеялся звонко, вытирал лапой в белой варежке слезы под маской и признавался: — Вот видишь, младая испанка, совсем погиб я…

До самого утра светились окна в доме Ульяновых. Два раза меняли свечи на елке. Кружились, изнемогая от смеха и веселья, пары. Без устали играла мама-елочка на рояле то нежные вальсы, то задорную плясовую. А сколько песен было спето!..

Спать расходились усталые, счастливые. Впереди была еще целая неделя веселых каникул…

…Но кончились каникулы.

Утром Володя, Оля, Митя и Маняша, вскинув за плечи ранцы, отправились в гимназию, Илья Николаевич пошел к себе в кабинет заканчивать годовой отчет. Мария Александровна с Аней разбирали елку, аккуратно укладывали самодельные игрушки в коробки из-под ботинок и вполголоса обсуждали, как там Саша в Петербурге, так ли весело он провел свои каникулы. Аня собиралась возвращаться в Петербург на курсы.

Елка опустела. Дождем сыпалась с нее хвоя, на ветках поблескивали осенней паутиной ниточки канители, под ногами хрустела бертолетова соль, изображавшая снег.

Аня понесла коробки с елочными игрушками на чердак. Мария Александровна взяла в передней с полки «ежик» и стала чистить стекла на лампах. Мягко ступая, зашла в кабинет Ильи Николаевича. Он сидел за письменным столом прямой, развернув плечи, так же, как учил сидеть за партой учеников, и ручку легко сжимал пальцами, и лист бумаги лежал перед ним чуть повернутым влево. Он сам делал всегда так, как учил детей.

Мария Александровна сняла с лампы стекло, подышала в него, прочистила «ежиком», подровняла ножницами фитиль в лампе. За окном вьюжило, надвигались ранние зимние сумерки.

Илья Николаевич откинулся на спинку стула.

— Не зажигай пока лампу. Посумерничаем.

— Тебе пора отдохнуть, — сказала Мария Александровна.

— Я не устал, и осталось совсем немного.

Илья Николаевич перебирал на столе листы, исписанные красивым, четким почерком.

— Помнишь, Машенька, шестнадцать лет назад, когда мы с тобой приехали в Симбирск, я насчитал тогда по всей губернии…

— …восемьдесят девять школ, — подхватила Мария Александровна.

— А сколько учеников в них было? — тоном экзаменатора шутливо спросил Илья Николаевич.

О, она очень хорошо помнит: две тысячи учащихся на всю губернию.

— А сейчас, Машенька, в губернии четыреста тридцать четыре школы, и учеников в них более двадцати тысяч.

В голосе Ильи Николаевича звучала гордость.

— А девочек сколько?

— Три тысячи с лишним. Маловато еще.

Мария Александровна вспомнила, как огорчало Илью Николаевича, что в школах вовсе нет девочек, и как он воевал с крестьянами, уговаривая их посылать дочерей учиться.

— Подумай, Машенька, в деревне стало в десять раз больше грамотных. А ты говоришь — «не следует ли отдохнуть». Душа радуется, когда смотришь на эти цифры. Но ой-ой-ой, сколько еще надо сделать! Дожить бы до такого дня, когда все население губернии будет грамотным. А?.. Доживем?

— Конечно, доживем.

— Придется выдержать большую борьбу против похода на земские школы. Если школы превратят в церковноприходские, отдадут их под власть попов — беда, будут они выпускать полуграмотных невежд.

В передней кто-то стучал промерзшими сапогами, обивая с них снег.

В кабинет вошел вестовой Михеич, привез почту.

Мария Александровна зажгла лампу, подождала, пока огонек расползется по всей кромке фитиля, надела стекло и сверху зеленый абажур.

— Из Казани какое-то важное письмо. — Илья Николаевич вскрыл пакет, вынул толстый лист бумаги, украшенный гербом Российской империи, пробежал его глазами и тихо охнул. — Машенька, — сказал он упавшим голосом, — наградили меня… орденом Святого Станислава первой степени.

— Поздравляю…