власть и честь, продуктом и символом которой эта роскошь когда-то являлась; они вели себя, думала она, как те дикари, которые пожирают тела убитых врагов в надежде обрести их силу и доблесть.

Она сожалела, что выбрала столь элегантный наряд.

Это официальный ужин, – повторил ей Джим, – но не надо заходить слишком далеко… я хочу сказать – не стоит выглядеть слишком богатой… В наши дни деловые люди избегают любого намека на высокомерие… Конечно, не следует выглядеть замарашкой, но если бы ты могла про сто намекнуть на… ну, скажем, смирение, что ли… им бы это понравилось, они почувствовали бы себя большими людьми.

Да ну? – промолвила она, отворачиваясь.

Она надела черное платье, которое выглядело цельным куском ткани, наброшенным на грудь и ниспадающим к ногам мягкими складками греческой туники; оно было из мягкого шелка, настолько легкого и тонкого, что он подошел бы для пеньюара. Блеск ткани, струящейся и переливающейся при движении, придавал Дэгни такой вид, будто свет зала, где она находилась, принадлежал лично ей, свет был чувственно послушен движениям ее тела, окутывая ее сиянием более роскошным, чем богатая ткань, подчеркивая нежную хрупкость ее фигуры и придавая ей вид настолько естественной элегантности, что она могла позволить себе даже вызывающую небрежность. На ней было всего одно украшение – брошь с бриллиантами сверкала на краю выреза от неприметного чередования вдоха и выдоха, преобразуя, подобно трансформатору, искру в пламя, заставляя окружающих ощущать не драгоценность, а живое дыхание за ней; она сверкала, как боевой орден, как богатство, принявшее форму почетного знака. Других украшений на Дэгни не было, лишь накидка из черного бархата, выглядевшая более вызывающе-аристократичной, чем соболий палантин.

Теперь, оглядывая сидевших перед нею мужчин, она сожалела о том, что так оделась: она чувствовала досаду бессмысленности, будто пыталась бросить вызов восковым фигурам. Она видела безрассудную злобу в их глазах и затаенную безжизненную, бесполую, грязную улыбку, с какой мужчины смотрят на афишу варьете.

На нас, – говорил Юджин Лоусон, – лежит огромная ответственность принимать решения, от которых зависит жизнь и смерть миллионов людей, и жертвовать ими, если потребуется, но у нас должно хватить мужества для этого. – Его мягкие губы, казалось, скривились в улыбке.

Единственное, что следует принимать во внимание, – безличным тоном заявил доктор Феррис, пуская к потолку кольца дыма, – это данные о размерах территории и о народонаселении. Поскольку больше невозможно поддерживать как дорогу в Миннесоте, так и трансконтинентальные перевозки по этой дороге, выбор встал между Миннесотой и штатами, расположенными к западу от гор, которые от резаны в результате катастрофы в тоннеле Таггарта, так же как соседние штаты Монтана, Айдахо, Орегон, что, практически говоря, означает весь Северо-Запад. Если сравнить площади и плотность населения обоих районов, становится ясным, что следует сбросить со счетов Миннесоту, но нельзя отказываться от линий, объединяющих свыше трети континента.

– Континент я не отдам, – сказал Висли Мауч, опустив глаза в вазочку с мороженым, его голос звучал возмущенно и упрямо.

А Дэгни думала о Месаби-Рейндж, последнем из крупнейших месторождений железной руды, о фермерах Миннесоты, которые еще остались, а ведь это лучшие производители пшеницы в стране; она думала, что конец Миннесоты означает и конец Висконсина, а затем Мичигана, Иллинойса, она видела окрашенное в красный цвет замирающее дыхание заводов индустриального Востока и сравнивала его с необъятными просторами безлюдных песчаных пространств Запада, с тощей травой на покинутых пастбищах и ранчо.

– Цифры показывают, – очень четко произнес мистер Уэзерби, – что поддержка обоих районов, по- видимому, становится невозможной. Пути и оборудование одной линии должны быть демонтированы, чтобы снабдить мате риалами другую.

Дэгни заметила, что Клем Уэзерби, их эксперт по железным дорогам, пользовался среди них наименьшим влиянием, а Каффи Мейгс – наибольшим. Каффи Мейгс сидел, развалясь на своем стуле и с отеческим терпением взирая на их игру в переливание из пустого в порожнее. Говорил он мало, но, когда ему приходилось говорить, его слова звучали как приказ, сопровождаемый презрительной ухмылкой:

Помолчи, Джимми! Или:

Чепуха, Вис, ты в этом ничего не смыслишь!

Она заметила, что ни Джим, ни Мауч не сердились на него. Казалось, они признавали его авторитет; они признавали в нем хозяина.

– Надо быть практичными, – продолжал убеждать доктор Феррис, – надо подходить ко всему с научной точки зрения.

Мне нужна экономика страны в целом, – постоянно повторял Висли Мауч. – Мне нужен весь совокупный национальный продукт.

Разве вы говорите об экономике? О производстве? – спросила Дэгни, когда ее размеренный, холодный голос смог на короткое время привлечь их внимание. – Если это так, то дайте нам сделать все, чтобы спасти восточные штаты. Это все, что осталось от страны… и от всего мира. Если вы позволите нам это спасти, мы получим шанс перестроить все остальное. Если нет – нам конец. Пусть «Атлантик саузерн» позаботится о трансконтинентальном движении, которое все еще существует. Пусть местные железные дороги позаботятся о Северо-Западе. И пусть «Тагтарт транс– континентал» отбросит все остальное – пусть – и оставит все ресурсы, оборудование и рельсы на поддержку железно дорожного сообщения в восточных штатах. Давайте же вернемся к тому, с чего начиналась наша страна, но удержим этот плацдарм. Мы не будем развивать железнодорожное сообщение к западу от Миссури. Мы станем местной железнодорожной линией – линией для индустриального Востока. Давайте спасать нашу промышленность. На Залпа де уже нечего спасать. Мы можем столетиями заниматься сельским хозяйством, используя ручной труд и воловьи упряжки. Но если разрушить последнее в стране промышленное предприятие, столетия усилий не помогут возродить его или накопить экономическую мощь для того, чтобы начать сначала. Как вы считаете, может ли наша промышленность – или железные дороги – выжить без стали? Как вы считаете, можно ли получить сталь, прекратив поставки железной руды? Надо спасать Миннесоту, все, что от нее осталось. Страна? Никакой страны не будет, если погибнет промышленность. Можно пожертвовать рукой или ногой. Но нельзя спасти тело, пожертвовав мозгом или сердцем. Спасите промышленность. Спасите Миннесоту. Спасите Восточное побережье.

Бесполезно. Сколько раз она уже произносила это, со многими подробностями, статистикой, цифрами, доказательствами, которые могла выдавить из своего уставшего мозга в их неслышащие умы. Бесполезно. Они не отвергали, но и не соглашались, они просто смотрели на нее, будто ее аргументы ничего не значили. В их ответах звучал какой-то скрытый смысл, они будто что-то объясняли ей, но ключа, чтобы расшифровать их объяснения, у нее не было.

В Калифорнии беспорядки, – мрачно сказал Висли Мауч. – Законодатели штата реагируют весьма раздраженно. Поговаривают об отделении от Штатов.

Орегон переполнен бандами дезертиров, – осторожно вставил Клем Уэзерби. – За последние три месяца убили двух налоговых инспекторов.

Важность промышленности для цивилизации в значительной степени преувеличена, – задумчиво произнес док тор Феррис. – Страна, ныне известная как Народная Республика Индия, столетиями существовала, не развивая ни какой промышленности.

– Народу пойдет только на пользу, если у него будет поменьше материальных ценностей и побольше возможностей укрепить свой дух лишениями, – небрежно вставил Юджин Лоусон. – Для него это будет благом.

Черт побери, вы что, намерены поддаться уговорам этой дамочки и позволить, чтобы богатейшая страна на свете просочилась у вас сквозь пальцы? – Каффи Мейгс вскочил с места. – Подходящее времечко отказываться от целого континента – ив обмен на что? На маленький, не значительный штат, к тому же насухо выдоенный! Говорю вам: к черту Миннесоту, но сохраните свою железнодорожную сеть. Когда повсюду волнения и беспорядки, вы не сможете держать людей в узде, если у вас не будет сети со общений – военных сообщений, – если вы не сможете за считанные дни перебросить солдат в любую точку континента. Сейчас не время отступать. И не трусьте, не поддавайтесь на ее речи. Вся страна у вас в кармане. Пусть так и останется.

Но в конечном счете… – неопределенно начал Мауч.