– Почему вы избегали встречи со мной? – спросил он. Коварное оружие сарказма в значительной мере теряло свою эффективность в этих условиях, но другого у доктора Стадлера не было. – Почему вы сочли необходимым писать мне на фирменных бланках и в стиле, более подходящем, как я думаю, для военных… – Он хотел сказать «приказов», но поправил себя: – Канцеляристов, но уж никак не для научной переписки?
– Это вопрос государственной важности, – мягко сказал доктор Феррис.
– Вы понимаете, что я слишком занят и что это означает перебой в моей работе?
– О да, – небрежно подтвердил доктор Феррис.
– Вы понимаете, что я мог бы и отказаться?
– Но вы же не отказались, – мягко возразил доктор Феррис.
– Почему мне не дали разъяснений? Почему вы лично не приехали ко мне вместо того, чтобы посылать этих поразительно наглых юнцов, которые несли невероятную чушь, смесь квазинауки с низкопробными штучками из дешевых шпионских боевиков.
– Я был очень занят, – отрезал доктор Феррис.
– Тогда будьте любезны объяснить мне, что вы делаете посреди равнин Айовы, а заодно и что здесь делаю я. – Он презрительно обвел рукой пыльный горизонт пустынной прерии, включив в свой жест и три деревянные трибуны. Трибуны поставили совсем недавно, и дерево, казалось, тоже потело – он видел, как выступали и сверкали на солнце капли смолы.
– Мы станем свидетелями исторического события, доктор Стадлер, которое явится вехой в развитии науки, цивилизации, общественного благосостояния и политического благоустройства. – Голос доктора Ферриса звучал так, будто он декламировал рекламный текст. – Поворотный пункт новой эры.
– Какое событие? Какой новой эры?
– Как вы сами увидите, только самые выдающиеся граждане, сливки нашей интеллектуальной элиты получили привилегию участвовать в этом событии. Мы, конечно, не могли обойти ваше имя. Разумеется, мы не сомневаемся, что можем рассчитывать на вашу лояльность и сотрудничество.
Ему никак не удавалось поймать взгляд доктора Ферриса. Трибуны быстро заполнялись людьми, и доктор Феррис постоянно отвлекался, чтобы помахать рукой вновь прибывшим, которых доктору Стадлеру не доводилось встречать раньше, но которые несомненно являлись важными особами, о чем можно было догадаться по тому, как приветствовал их доктор Феррис, – весело и неофициально, но с особой почтительностью. Они тоже, казалось, знали доктора Ферриса и разыскивали его, словно он был церемониймейстером или гвоздем программы.
– Не могли бы вы рассказать мне поконкретнее, что здесь… – начал было доктор Стадлер.
– Привет, Спад! – воскликнул доктор Феррис и помахал рукой солидному седовласому джентльмену, заполнившему своим грузным телом парадный генеральский мундир.
Доктор Стадлер возвысил голос:
– Я повторяю, не могли бы вы, не отвлекаясь, объяснить мне в конце концов, что здесь происходит…
– Все очень просто. Это окончательный триумф… Но простите меня на минутку, доктор Стадлер, – торопливо проговорил доктор Феррис и, как услужливый лакей на барский звонок, бросился вперед к группе людей, походивших на разношерстную кучку гуляк. Он успел лишь обернуться на бегу и с почтением бросить одно слово, которое он, похоже, посчитал достаточным объяснением: – Пресса!
Стадлер присел на деревянную скамью, испытывая необъяснимое нежелание общаться с окружавшей его публикой. Три трибуны расположили полукругом на некотором расстоянии друг от друга, и это создавало обстановку бродячего цирка; они явно предназначались для какого-то представления и вмещали около трехсот человек, но пока перед зрителями не было ничего, кроме пустынной прерии, тянувшейся до самого горизонта; виднелась только одинокая ферма вдалеке.
Перед трибуной, очевидно забронированной для прессы, были установлены микрофоны. Напротив трибуны для официальных лиц находилось что-то вроде пульта управления и коммутатор; на панели пульта блестели под солнцем полированные рычажки. Позади трибун устроили импровизированную автостоянку, где уже надменно красовались немало роскошных лимузинов. У доктора Стадлера возникло смутное чувство тревоги, и вызвало его сооружение, стоявшее в нескольких тысячах футов на невысоком пригорке, – маленькое приземистое строение непонятного назначения, с массивными каменными стенами, без окон, если не считать узких прорезей, забранных толстыми металлическими решетками; здание венчал громадный купол; непропорционально тяжеловесный для такого сооружения, он, казалось, вдавливал его в землю. У основания купола находилось несколько выходов неправильной, произвольной формы; они напоминали грубо сляпанные из глины портики и, казалось, имели мало общего с индустриальным веком; назначение их было непонятно. У здания был мрачный, даже зловещий вид, как у раздувшегося круглого ядовитого гриба; построено оно было наверняка недавно, но со своими нелепыми закругленными нефункциональными очертаниями выглядело обнаруженным где-то посреди джунглей примитивным сооружением, посвященным какому-то тайному дикарскому культу.
Доктор Стадлер с раздражением вздохнул: он устал от тайн. «Секретно» и «строго секретно» – такие слова стояли на полученном им приглашении, которое гласило, что он должен на два дня прибыть в Айову, цель поездки не сообщалась. Двое молодых людей, назвавшихся физиками, прибыли в институт, чтобы сопровождать его, его звонки в офис Ферриса в Вашингтон остались без ответа. Во время утомительной поездки сначала самолетом, потом в тесном салоне автомобиля – все за государственный счет – он не узнал ничего нового. Молодые люди говорили о науке, о чрезвычайных ситуациях, социальной стабильности, о необходимости соблюдать тайну, так что в конце пути доктор Стадлер понимал меньше, чем в начале. Он только заметил, что в их рассуждениях постоянно повторялись два слова, которые фигурировали и в тексте приглашения. Применительно к неизвестной проблеме они звучали зловеще – это было требование лояльности и «сотрудничества».
Молодые люди доставили его в первый ряд трибуны и исчезли, как отработанный пар, оставив наедине с доктором Феррисом, который внезапно конденсировался перед ним, – должно быть, из этого пара. Теперь же Стадлер озирался вокруг и видел, как уклончиво и небрежно доктор Феррис управляется с оравой газетчиков. Стадлер впал в полное оцепенение, он не мог понять, что к чему, картина происходящего казалась ему бессмысленной и хаотичной.
Вместе с тем у него зародилось подозрение, что за всем этим скрывается четко продуманный план, что все впечатления, которые он получал, кем-то строго дозировались по продолжительности и силе.
Внезапно он ощутил приступ паники, накативший, как удар грома, он вдруг понял, что ему ужасно хочется скрыться. Но он изгнал эти мысли из своего сознания. Он понимал, что его согласие и сам приезд связаны с мрачной тайной, непостижимой и более смертельно опасной нежели та, которая скрывалась в строении, похожем на шляпку гриба.
«Смогу ли я разобраться в собственных мотивах, которые привели меня сюда?» – думал он. Ведь они коренились и выражались не в словах; они осознавались на уровне эмоций, как удушающий спазм, оставлявший после себя ядовитую коррозию души. Его мозг сверлили слова, которые всплыли в памяти, когда он дал согласие приехать; они стояли перед ним, как магическое заклятие, которое произносят, когда нужно, не смея задуматься, что за ним стоит: 'Что поделать, когда имеешь дело с людьми?
Он обратил внимание, что трибуна для тех, кого Феррис назвал интеллектуальной элитой, больше той, что предназначалась для государственных чиновников. Он поймал себя на том, что ему приятно оказаться в первом ряду. Он обернулся, чтобы посмотреть на ряды позади. И тут его ожидало разочарование, близкое к шоку: случайное сборище потрепанных, унылых личностей плохо отвечало его представлению об интеллектуальной элите. Он увидел агрессивно растерянных мужчин и безвкусно одетых женщин, увидел завистливые, блеклые, подозрительные физиономии, на которых лежала печать, несовместимая с образом носителя интеллекта, – печать заурядности. Он не нашел ни одного известного ему лица, здесь не было знаменитостей или тех, кто мог претендовать на это звание. Ему было непонятно, по какому принципу были отобраны эти люди.
Потом он заметил во втором ряду костлявую фигуру пожилого человека с длинным дряблым лицом, которое ему кого-то напоминало, но кого – он не мог сказать, только бледное воспоминание, как о фотографии, которую он видел в каком-то второсортном издании. Он наклонился к соседке и спросил, указывая:
