который отвердел силой уважения к фактам. Он говорил ей: «Ты должна пройти через все это, услышать все: о каждом крушении, о каждом неприбывшем поезде… Здесь не допускают никакой подмены реальности». Она сидела неподвижно, не видя и не слыша ничего вокруг, ощущая только огромную, неизбывную боль, пока не услышала привычный крик о помощи, который действовал на нее как наркотик, заглушавший все ощущения, кроме стремления действовать:

– Мисс Таггарт! Мы не знаем, что делать! – Этот призыв распрямлял ее, как пружину, и она бросалась в бой.

Двадцать шестого января газеты сообщили: «Народная Республика Гватемала отклонила просьбу Соединенных Штатов о предоставлении взаймы тысячи тонн стали».

В ночь на третье февраля молодой пилот летел по привычному маршруту еженедельным рейсом из Далласа в Нью-Йорк. За Филадельфией, в пустынном ночном небе, там, где ориентиром ему обычно служило зарево заводов Реардэна, которое ободряло его в слепом полете и являлось живым маяком не уснувшей во тьме земли, он увидел заметенную снегом пустыню, белую, как саван, из-под которого кое-где торчали горные пики и кратеры, напоминающие лунный пейзаж. На следующее утро молодой пилот уволился.

Сквозь мрак промерзших ночей над умирающими городами, стучась без отклика в мертвые окна домов, наталкиваясь на каменные стены, взмывая над крышами опустевших зданий и остовами руин, летела к звездам, взывая к холодному мерцанию их огней, бесконечно повторяемая мольба: «Вы слышите нас, Джон Галт? Слышите?»

– Мисс Таггарт, мы не знаем, что делать, – сказал мистер Томпсон; он пригласил ее к себе посоветоваться во время одного из своих кратких наездов в Нью-Йорк. – Мы готовы уступить во всем, принять его условия, передать ему бразды правления. Но как его найти? Где он?

– Это уже в третий раз, – ответила она, перекрыв вы ход эмоциям и в голосе, и во взгляде, – Мне неизвестно, где он. Почему вы решили, что я знаю?

– Просто так, я всюду пытаюсь узнать… Спросил на всякий случай… Подумал, а может быть, вы подскажете, где и как искать.

Я не знаю.

Видите ли, мы даже на коротких волнах не можем объявить, что готовы сдаться. Могут услышать люди. Но если вы можете как-то связаться с ним, дайте ему знать, что мы готовы уступить во всем, поставить крест на нашей политике и делать все, как он скажет…

Повторяю, я не знаю.

Если бы он согласился на встречу, простую встречу, которая его ни к чему не обязывает… Ведь это возможно, не так ли? Мы готовы отдать в его руки всю экономику, пусть только скажет, где, когда, как. Если бы он подал нам знак, как-то дал понять… если бы дал понять… если бы отклик нулся… Почему он не отвечает?

Вы слышали, что он сказал.

Но что нам делать? Не можем же мы просто бросить все и оставить страну вообще без правительства. Меня в дрожь бросает от одной мысли об этом. Учитывая, какие социальные слои и силы сейчас распоясались… Вы же понимаете, мисс Таггарт, я могу как-то сдерживать их, а иначе начали бы убивать и грабить средь бела дня. Не понимаю, что вселилось в людей, но в них, кажется, не осталось ничего человеческого. В такое время мы не можем уйти. Мы не можем ни уйти, ни управлять страной. Что нам делать, мисс Таггарт?

Начните сворачивать управление.

Простите?

Начните отмену налогов, ослабьте регулирование.

О нет, нет, нет! Об этом не может быть и речи!

У кого не может быть и речи?

Я имею в виду, сейчас нельзя, мисс Таггарт, сейчас не время. Страна не созрела для этого. Лично я с вами согласен. Я сторонник свободы, мисс Таггарт. Мне власть не нужна, но тут особый случай. Люди не доросли до свободы. Они нуждаются в сильной руке. Мы не можем позволить себе идеалистическую теорию, которая…

Тогда не спрашивайте меня, что делать, – сказала она и поднялась.

Но, мисс Таггарт…

Я пришла сюда не для того, чтобы спорить. Она уже была у двери, когда он вздохнул и сказал:

Надеюсь, он еще жив. Она остановилась.

Надеюсь, они ничего не натворили. Прошла минута, прежде чем она смогла говорить.

– Кто они? – Ценой огромного усилия она удержалась, чтобы не выкрикнуть это слово.

Он пожал плечами и, разведя руками, опустил их в жесте беспомощности.

– Я теряю контроль над своими людьми. Трудно ска зать, что они могут выкинуть. Есть такая клика – группировка Ферриса – Лоусона – Мейгса. Уже больше года они требуют от меня более жестких мер. Закрутить гайки – вот что им надо. Если начистоту, то им хочется ввести террор, смертную казнь за преступления против общества, за критику, казни всех несогласных, диссидентов и тому подобного. Они рассуждают так: если люди не хотят сотрудничать, не хотят действовать в интересах общества добровольно, надо их заставить. Ничто не заставит нашу систему работать, кроме террора, говорят они. Возможно, они и правы, если учесть, как обстоят дела. Но Висли против методов сильной руки, Висли человек миролюбивый, либерал, как и я. Мы стараемся сдерживать людей Ферриса, но… Они, надо знать, настроены против любых уступок Джону Галту. Они не хотят, чтобы мы установили с ним контакт, они против его поисков. Они способны на все. Если они первыми обнаружат его… трудно даже представить, что они с ним сделают. Вот что меня беспокоит. Почему он не отвечает? Почему от него до сих пор нет никаких вестей? А что, если они обнаружили и убили его? Всякое можно предположить… Вот я и решил, что вы можете что-то предложить, что вам известно, жив ли он… – Он закончил с вопроси тельной интонацией.

Вся ее энергия ушла на то, чтобы побороть волну ужаса, которая разлила слабость по телу, унять дрожь в коленях и голосе. Ее хватило только на то, чтобы сказать:

– Нет, я не знаю, – и твердой походкой выйти из комнаты.