природа. Другими они быть не могут, ведь они живут в среде, где высший и единственный критерий – объективная реальность. Ваши достоинства будут под защитой – но не ваши пороки и слабости. Доброму в вас будут открыты все двери – скверному не достанется ничего. От людей вы получите не милостыню, не жалость, не сострадание, не отпущение грехов, а просто справедливость. И глядя на людей и на себя, вы будете ощущать не отвращение, подозрение или чувство вины, а всегда одно –уважение.
Вот будущее, которое вы можете завоевать. Для этого надо бороться, борьбы требует любая человеческая ценность. Вся жизнь – целенаправленная борьба, и дело только в выборе цели. Чего хотите вы – продолжать свою нынешнюю битву или сразиться за мой мир? Хотите ли вы продолжать борьбу, сползая в пропасть, несмотря на то что отчаянно хватаетесь за каждый выступ на крутом склоне, борьбу, в которой потери невосполнимы, а победы приближают гибель? Или вы хотите испытать себя в такой борьбе, в которой упорно и последовательно, от выступа к выступу, будете подниматься вверх по крутизне горы к самой ее вершине, в борьбе, в которой лишения – вклад в будущее, а победы неуклонно подводят вас в вашему нравственному идеалу? И даже если умрете, не успев увидеть солнце в полном блеске, вы умрете, приблизившись в нему, обласканные его лучами. Выбор за вами. Пусть вынесут свое решение ваш разум и любовь к жизни.
Мои последние слова обращены к тем героям, которых, возможно, еще скрывает мир, к тем, кто брошен в заточение, и не по причине их сознательной духовной слепоты, а напротив – за отчаянную храбрость и добрые свойства натуры. Братья мои по духу, вглядитесь в свои достоинства и в природу наших врагов, которым вы служите. Ваши губители схватили вас и держат, потому что вы терпеливы и выносливы, щедры и благородны, способны верить и любить. Они нагружают вас своей ношей, зная вашу выносливость и терпение; они требуют вашей помощи, крича от отчаяния и твердо зная, что вы щедры и благородны. Вы не представляете себе их злонамеренности, ищете разумное объяснение их действиям, сомневаетесь и отказываетесь осудить их, не поняв сначала. Но вам не понять их мотивов. Вы любите жизнь и верите в нее, поэтому и в них видите людей, которые тоже любят жизнь и верят в нее. Но мир ныне таков, каким хотели видеть его они, а жизнь стала предметом их ненависти. Оставьте их смерти, которой они поклоняются. Во имя вашей великой преданности нашей земле оставьте их, не тратьте на них величие своей души, чтобы их злобные замыслы не увенчались успехом. Слышишь ли ты меня… любовь моя?
Во имя всего лучшего в вас, не оставляйте этот мир худшим. Во имя тех ценностей, которые поддерживают огонь вашей души, не позволяйте, чтобы ваше видение истинного человека искажалось примерами уродливого, дурного, презренного в тех, кто никогда не заслужит высокого звания человека. Не теряйте из виду истинный образ человека, высоко несущего голову, человека несгибаемого, непреклонного разумом, неустрашимо шагающего в новые дали. Не дайте погаснуть своему костру, берегите каждую искорку своего огня, одиноко горящею в безысходных трясинах приблизительного, несостоявшегося, непроявленного. Не дайте погибнуть герою в вашем сердце, страдающем от мысли, что вы не живете той жизнью, которую заслужили, но не могли получить. Проверьте, тем ли путем вы идете, ту ли ведете борьбу. Мир, к которому вы стремитесь, достижим, он существует, он реален, он возможен, он ваш.
Но чтобы завоевать его, надо посвятить ему всего себя, надо полностью порвать с вашим прошлым миром, покончить с представлением о человеке как о жертвенном животном, существующем ради удовольствия других. Сражайтесь за ценность своей личности. Сражайтесь за то, что является сущностью человека, – за верховенство его разума. Со светлой надеждой и полной уверенностью сражайтесь, зная безусловную свою правоту и веря в нее, ибо ваш нравственный принцип есть принцип жизни, ибо вы ведете бой за все новое, ценное, великое, доброе – за все светлое и радостное на земле.
Вы победите, когда будете готовы произнести клятву, которую я дал самому себе в начале своей борьбы. Для тех, кто хочет знать день моего возвращения, я повторяю ее во всеуслышание: клянусь своей жизнью и любовью к ней, что никогда не буду жить ради другого человека и никогда не попрошу и не заставлю другого человека жить ради меня.
– Мне это показалось, а? – выпалил мистер Томпсон.
Они стояли перед радиоприемником. Только что прозвучало последнее слово Галта, после чего последовало долгое молчание, в течение которого никто не шевельнулся. Все смотрели на приемник, будто выжидая. Но видели перед собой только деревянный ящик с кнопками и кружком материи, обтягивающей умолкший репродуктор.
Показалось… Только мы, кажется, тоже слышали, – сказал Тинки Хэллоуэй.
Тут ничего не поделаешь, – откликнулся Чик Моррисон.
Мистер Томпсон сидел на тумбочке. Ниже, на уровне его локтя, бледным продолговатым пятном виднелось лицо Висли Мауча, примостившегося на полу. За ними, как островок в полутьме обширной студии, лежала площадка, обставленная для их выступления в эфире; сейчас она опустела, хотя освещение еще не выключили; никто не позаботился убрать ненужный свет, заливавший расположенные полукругом кресла.
Мистер Томпсон перескакивал взглядом с одного лица на другое, словно в поисках каких-то одному ему ведомых признаков Остальные делали то же, но скрытно; каждый старался уловить реакцию другого, не раскрывая раньше времени своей.
– Выпустите меня отсюда – закричал какой-то молодой ассистент, закричал внезапно, ни к кому не обращаясь.
– Сиди на месте, – откликнулся мистер Томпсон. Казалось, звук собственного голоса вкупе с видом тотчас же безмолвно замершей фигуры ассистента, издавшего, впрочем, похожий на икоту стон, чрезвычайно ободрили мистера Томпсона и помогли ему вернуть привычный образ действительности. Его голова высунулась из плеч на дюйм выше.
Рабочие на речь не клюнут, – сказал Тинки Хэллоуэй уже с большей надеждой. – Им он вроде ничего не обещал.
И женщины не поддадутся, – заявила Матушка Чалмере. – Полагаю, уже установлено, что женщин не проведешь на мякине насчет разума. Женщины способны тоньше чувствовать. На женщин можно рассчитывать.
На ученых тоже можно рассчитывать, – сказал доктор Притчет. Все сгрудились вместе, всем захотелось высказаться, они будто нашли предмет, о котором могли судить уверенно. – У ученых хватает ума не верить в разум. Он не друг ученых.
Ничей он не друг, – сказал Висли Мауч, к которому вернулась какая-то видимость уверенности, – кроме разве что крупных бизнесменов.
Да нет же! – в ужасе закричал мистер Моуэн. – Нет же! Не надо сваливать на нас! Я запрещаю говорить такое!
– Какое?
Что у бизнесменов есть какие-то друзья!
Не будем ссориться из-за этой речи, – сказал доктор Феррис. – Она слишком заумна. Не по зубам простому человеку. Эффекта не будет, народ ничего не поймет.
Конечно, – с надеждой произнес Мауч, – именно так.
Во-первых, – воодушевился доктор Феррис, – люди не умеют думать. Во-вторых, не хотят.
А в-третьих, – подключился Фред Киннен, – им не нравится голодать. С этим что предлагаете делать?
Было очевидно, что он задал вопрос, который все высказывавшиеся раньше замалчивали. Никто не ответил, всем как-то сразу захотелось втянуть голову в плечи, они сгрудились плотнее, будто на них давила пустота студии. В общем молчании с неисправимым оптимизмом ухмыляющегося черепа гремел военный марш.
– Выключите к черту! – прокричал мистер Томпсон, махнув рукой в сторону радиоприемника. – Заткните ему глотку!
Его распоряжение выполнили. Но от полной тишины им стало еще хуже.
Ну? – спросил мистер Томпсон, недовольно подни мая глаза на Фреда Киннена. – Так что же мы, по- вашему, должны делать?
А почему вы спрашиваете меня? – отмахнулся от вопроса Киннен. – Не я здесь главный.
