для игры на веранде». Но… это те, у кого не было «Артемиды». Здесь же чувство
«Может быть, и правда действуют какие — то еще не изученные поля, — думал он. — Может быть, тот самый ВИП…»
Они должны были проколоть пространство ключиком со стальным волоском, задеть им
Ведь до сих пор все, что случилось в жизни с Гришей Булатовым и с другими героями «артемидовской» истории, в памяти было перепутано, не всегда события сцеплялись друг с дружкой, не всегда получали объяснения. Теперь полагалось внести ясность и такой вот ясностью убедить себя окончательно, что
Собрались у Квакера в середине дня, девятнадцатого августа. На церкви Михаила Архангела и на других колокольнях — то в одном краю, то в другом — слышны были колокола. Праздник Преображения Господня, так объяснил Андрюшка Чикишев. Его бабушка знала все церковные праздники наперечет.
Посреди сеновала стоял на табурете самодельный «волшебный фонарь». Вернее, просто подставка от старого фонаря с приколоченной фанерной стенкой. В стенке была выпилена замочная скважинка. Кто — то должен был вставить в нее ключик и повернуть его в пространстве. В этом виделся особый смысл… А кто — то другой повернет на подставке головку стерженька, и ползунок пробежит по звонким полоскам, разбудит мотив старенького вальса…
На этот мотив было сложено уже множество строк. Не всегда ласковых и чувствительных, порой и дурашливых. Но сейчас у всех в голове были те, что недавно сказал Тим Бруклин (и тем поставил себя наконец в общий ряд):
— А кто будет поворачивать ключ? — сказал Федя. — Не всей же толпой…
— Пусть самый младший, — предложил Тимофей. — Тем более что он же самый отважный. Я всегда говорил, что Тростик — это личность…
Ключик висел сейчас на гвоздике рядом с Пришельцем —
Тростик спрятал руки за спину и попятился. Замотал головой. И… заплакал. Все сильнее…
— Что с тобой? — ахнула Лика. Подскочила, присела на корточки. Но Тростик попятился опять.
— Я не буду… Я не могу…
Над ним наклонились Лорка и Никель. Никель проговорил с необычной строгостью:
— Не реви. И объясни.
Тростик перестал реветь, но всхлипывал так, что у губ лопались пузыри.
— Вы сказали «самый»… А я самый гад… Это я отравил Матубу…
Ну вот, воистину как удар грома…
И с минуту были слышны только всхлипы. Да еще осторожно дышал у стены почти выздоровевший Матуба.
И вдруг Квакер грозно приказал:
— А ну, прекрати молоть фигню! Отравитель! Говори все, как было!
Было, конечно, не так. Это выяснилось из перемешанных со слезами признаний Тростика. Разумеется, Матубу он не травил. Разве он совсем идиот и злодей?
В тот день, когда вернулись они с Ликой, Тростик в одиночку побежал к Квакеру — чтобы тот объяснил ему, как вносить в мобильник новые адреса (Лике все было некогда). Квакера дома не оказалось, а по пустому двору лениво гулял Матуба. Тростик поманил его от калитки, и пес подбежал, чтобы поздороваться. Тростик обнял его за шею, они вместе перешли улицу Герцена, мимо заборов пробрались к логу и сели над обрывом. Матуба щелкал пастью на пролетающих бабочек, Тростик смотрел на стрижей… И тогда вот подошел тот самый Косой.
Полузнакомый пацан. Тростик с ним как — то был одну смену в городском лагере, еще до знакомства с Ликой. «Привет», — вполне по — хорошему сказал Косой. И Тростик сказал: «Привет». Косой кусал большущий пирог (кажется, с капустой). «Хочешь?» — спросил он. Пирог был аппетитный с виду, и Тростик сказал: «Ну, дай кусочек…» Косой дал. И спросил, кивнув на Матубу: «А ему можно?» Тростик, балда такая, совсем забыл, что Матубе ничего нельзя брать от чужих. А Матуба… наверно, он не забыл, но решил, что Косой — свой человек, поскольку он и Тростик беседуют так по — доброму. И тоже сжевал кусок, даже больше, чем Тростик. И вежливо помахал хвостом. А Косой, набравшись храбрости, погладил пса по загривку…
— Тростик, ты в своем уме? — сказал Андрюшка. — Если бы пирог был с отравой, Косой загнулся бы раньше всех. А потом ты и Матуба…
— Ну, не был же он с отравой! Тогда… — опять завсхлипывал Тростик. — Но потом — то Матуба решил, что Косой — такой же, как мы! А тот пробрался ко двору, поманил его и дал кусок… Вечером, наверно…
— Бзя какая — то, — сказал Федя. — Зачем Косому было травить пса, если они познакомились? Он и так мог пролезть во двор и раздолбать часы. Матуба не гавкнул бы.
— Наверно, гавкнул бы. Одно дело пирогом угощаться, а другое смотреть, как рушат добро на дворе… — сказал Квакер. — Так они, видать, и рассудили у Рубика. Кидай, мол, Косой, отраву, а через день — марш на диверсию… Небось крысиный яд намешали…
Тростик всхлипывал, обняв себя за плечи.
Ваня вздрогнул, подумав, сколько времени маялся Тростик своей виной, вертелся ночью в кровати, обмирал от стыда и страха, прежде чем решил признаться… Мог бы и не признаваться. Тем более что Матуба — то вон, живой…
— Дурень, — сказал Квакер. — Чего ты нюни — то распустил? Разве ты виноват? Ну, попался на удочку, с кем не бывает? А ревешь, будто отравил нарочно… Это Косой, гнида, виноват во всем. Зря отпустили по — мирному… А почему ты про него сразу не сказал, когда поймали?
Тростик поднял мокрые глаза.
— А он… может, тоже… не совсем гад. Может, потом пожалел… Он так смотрел тогда, будто просил не выдавать… Я и не смог… А он ведь тоже… меня не выдал…
— Сил моих нету… — простонала Лика и, сидя на корточках, взяла себя за щеки. А Квакер велел Тростику:
— Иди к Матубе, давно с ним не обнимался. Он на тебя зла не держит… а мы тем более…
Тростик ушел к поднявшемуся навстречу псу. Тот облизал ему мокрые щеки.
— Видишь, он ни капельки не сердится, — утешила Тростика Лорка.
Тот оглянулся со слабенькой улыбкой — виноватой, но уже без большой горести.
— Только я… не буду сегодня… ключиком… Ладно?
— Но кто же тогда? — с драматической ноткой вопросил Бруклин.
— Да, конечно же, Лорка! — заявил Никель (мол, о чем вопрос).
