Ваня вспоминал, что было до отъезда на дачу.
До отъезда был Ванин день рожденья, в самом конце июля. Ваня про него почти не помнил и уж совсем не думал, что про него вспомнят другие.
Ну, поцелуи и объятия тети Лары (и новая алая футболка с корабликом на пузе в придачу) — это понятно. Торжественное рукопожатие деда и его старый складной нож («Еще в студенческие годы в колхоз ездил с ним») — это не только понятно, а просто замечательно! Мамин «специально — поздравительный» звонок и обещание подарка «когда встретимся» — тоже хорошо (хотя для встречи
А вообще — то мама звонила регулярно два раза в неделю. Один раз тете Ларе, другой — сыну. Тетя Лара подвергалась допросу: здоров ли Ваня, занимается ли чем — то полезным и как себя ведет. Лариса Олеговна сначала давала многословные отчеты, а затем стала отвечать более лаконично и с долей иронии. Мол, занимается археологическими раскопками, футболом и ныряньем с баржи за пристанью (а это для мальчиков очень полезно, особенно в летнее время). Читает ли? Да, они отыскали какую — то невообразимо древнюю книгу про путешествия и на своих сборищах штудируют ее по вечерам. Что за сборища? Ну, Ванечка свел тут знакомство с несколькими растрепанными мальчишками, двумя обаятельными девочками и длинновязым подростком, который пользуется славой хулигана и обалдуя… («А что я могу сделать? Ты сама всегда была сторонником демократического воспитания…») Какие отношения с дедом? Кажется, прекрасные. Обсуждают проблемы черных дыр, в которые скоро все мы скатимся. Один раз, правда, подрались, но потом помирились.
Ваня слышал в трубке отдаленные мамины восклицания и просьбы «не шутить так». И возгласы, что футбол и нырянье могут привести к травмам…
Сам он маму успокаивал и говорил, что купанье — безопасное, ребята — замечательные, Квакер (то есть Игорь Григорьев) никакой не хулиган, а наоборот: недавно он трем здешним хулиганам так начистил портреты, что те больше носа не кажут в окрестностях… «Ну, как я выражаюсь? Нормально выражаюсь. Раз начистил…»
— Вот когда ты окажешься в корпусе, там тебе быстро укрепят навыки дисциплины… Плохо только, что папа вернется с гастролей лишь к октябрю и лишь тогда может заняться твоими делами. Но в корпус, говорят, можно быть принятым и в середине осени, если есть связи…
Ваня морщился и «переводил стрелки»:
— Ма — а! А когда ты отправишься в свой круиз? А ты успеешь вернуться из него к сентябрю?
— Нет, Ванечка. Тебе придется пожить первую неделю учебного года под присмотром тети Жанны, я договорилась. И походишь в прежнюю школу. А уж потом…
— Ма — а, ну тогда у меня к тебе просьба! Когда будешь на Гваделупе, раздобудь несколько серебряных монеток с кораблями… И узнай поподробнее про вулкан Матубу… Ма — ту — бу… И про форт, которым давным — давно командовал полковник Дельгре… Лу — и Дель — гре… Туда сейчас водят туристов… Ну, мне это очень надо!.. Что?.. Хорошо, буду… Хорошо, не буду… Хорошо, не забуду…
Похожим был и разговор в день рожденья. Все то же. И лишь одно уточнение. В Москву Ваню отвезет бабушка Лариса Олеговна. Это гораздо лучше, чем лететь со случайным знакомым, как было на пути в Турень. Но все равно радостного мало…
Вот так. А то, что про день рожденья знают ребята, Ваня и не догадывался, Как — то давно он упомянул о нем Лорке, но не думал, что она запомнила. А она… То есть «а они»…
Нет, не было ни подарков от каждого, ни шумных попыток «двенадцать раз дернуть за ухи, чтобы рос большим». Просто на сеновале у Квакера Лика выставила на верстак пластмассовую бадью с украшенным кремовыми узорами мороженым. Ване дали большущую деревянную ложку с выжженной надписью «Лопай, именинник!». А остальные взяли обычные ложки. Ване велено было зачерпнуть первому и побольше…
Мороженого хватило всем. И даже Тростик, обычно не желавший ничего есть, нынче не отказывался. Потому что «от мороженого, как и от арбуза, не толстеют».
Он за последний месяц изрядно отощал, его просторные шортики то и дело грозили съехать вниз. И особенно сегодня, потому что в кармане лежала большущая линза. Эту линзу Тростик нашел среди мусора на краю лога (какой балбес ее выбросил?) и нынче разглядывал сквозь выпуклое стекло всякие мелочи: сучки на досках, вяло бредущую по верстаку муху, собственный сбитый ноготь, а больше всего — стеклянную картинку с парусником, которую подарил в прошлом году Герман Ильич.
Тростик рассмотрел на паруснике много деталей, но, к сожалению, понял и то, что судно это — не бриг «Артемида». Во — первых, под бушпритом не было женской фигуры, а красовался усатый дядька в чалме. А кроме того, парусник был трехмачтовым, что никак не соответствовало понятию «бриг».
— Жалко, — вздыхал Тростик, очередной раз хватаясь за резинку на поясе.
И тут Ваню осенило:
— А может быть, и не надо жалеть! Может быть, эта картинка все равно имеет отношение к нашим делам… То есть к нашей истории!
— Это как? — спросил Тростик. А остальные (даже Матуба) глянули на Ваню с молчаливым вопросом.
— А вот так! — вдохновился Ваня. — Можно ведь представить, что у Максаровых, у которых жил Гриша Булатов, был волшебный фонарь, старинный фильмоскоп. Ну, вроде того, от которого у Германа Ильича есть подставка! И что эта картинка — от того фонаря!.. Вот они сидели по вечерам, рассматривали, а этот кадрик был у Гриши самый любимый… Может, с него все и началось…
— А может, и не с него… А может, и не было ничего, — кислым голосом сказал из угла Бруклин.
Лика издалека проткнула его взглядом.
— Для человека, сочиняющего стихи (пускай даже совсем бездарные), полезно иметь хоть капельку воображения.
— Я понял. Я молчу, — отозвался Бруклин. И уныло замолчал. Его поняли и простили. Знали причину его мрачности. Ему не удалось проникнуть в состав экспедиции юных художников. Лика пыталась хлопотать за него, но ей намекнули, что хватит, мол, и одного не склонного к рисованию участника — юного Трофима Зайцева…
Зато у других воображения хватало. Тут же заговорили, что волшебный фонарь у Максаровых вполне мог быть и даже что подставка с музыкальными лепестками (на которой художник Суконцев режет луковицы) вполне могла принадлежать именно этому фонарю. И если бы подставку принести сюда и перед началом «Артемидских фантазий» крутить валик и слушать музыку про стальной волосок, это было бы «самое то».
Никель негромко проговорил:
— Будто бы вернулись
«А музыкальные лепестки на подставке — это будто мы все…» — появилась у Вани мысль. Но он постеснялся высказать ее вслух и лишь позже поделился с Лоркой. И она сказала: «Ты молодец…»
Если есть идея, чего тянуть время! Оседлали велосипеды, покатили к Герману Ильичу. Застали его за «ужасно занудной работой» — грунтовкой холста. Он помахал испачканной в белилах пятерней.
— А у Вани сегодня день рожденья, — без подготовки сообщила Лика.
— О — о! Мои поздравления… А почему не сказали заранее? У меня даже заварки для чая нет…
— А не надо чая, — объяснила Лика. — Ваня приехал выпросить у вас подарок. — (И Ваня чуть не провалился в подвал пакгауза, но заспорить не успел).
Герман Ильич осведомился с некоторой осторожностью:
— А что за подарок? Надеюсь, это не лучшая моя работа «Мальчик и Дон Кихот»?
— Не — е! — вмешался Тростик. — Нам нужно вашу дощечку от волшебного фонаря. Ну, ту, с музыкой… Для игры в «Артемиду».
— И всего — то! — воскликнул художник, явно счастливый, что отделался столь малой жертвой. — Сейчас принесу!
И принес.
Валик в окружении лепестков работал исправно. Тонкие жестяные пластинки без фальши воспроизвели мотив:
