— Почти что нет… Но кусочек его остался. Это между старой Сетевязальной фабрикой и речкой Бархоткой. Болотце такое, а за ним взгорок со столетними березами, и там несколько могил в чаще. И среди них — Максаровы. Общий такой камень с именами, обелиск. А вокруг еще несколько плит… И, по — моему, есть одна такая… ребеночья…

Все примолкли. А Лорка вдруг спросила негромко, но звонко:

— Квакер, а ты там что делал — то?

Тот медленно посмотрел на нее и на всех. Усмехнулся:

— Интересно, что при Лорке как — то не получается врать… Ладно. У меня секретов нет, слушайте, детишки… Рубика знаете?

Мальчишки хмыкнули и переглянулись: мол, кто не знает Рубика! Даже Ваня слышал о нем не раз. А Лика сказала:

— Еще бы! Я ему однажды… Ну, ладно… И что?

— В прошлом году у нас было что — то вроде идейного союза. Может, помните крики в «Новостях»? Неизвестные вандалы повалили и разбили еще несколько памятников на таком — то кладбище… А это был не вандализм. Ну, не то, когда люди просто дурью маются. Так некоторые молодые выступают против смерти. Думают, что, если разрушат могилы, значит, и нет ее, смерти — то… В общем, такая идея… А я тогда корешил с ним, с Рубиком. Он и говорит: «Айда на Бархотку, там есть купеческий мемориал, устроим бенц…» Ну, пошли. Четыре человека. Рубик, Мокрый, Санька Шапочкин и я. Веревку взяли, чтобы камень тянуть… Ну, пролезли через всякие колючки, огляделись. Я смотрю — почти рядом, но чуть в сторонке одна маленькая плита. Почти вся в траве. Имя толком не разглядеть, но видно, что детская… Как — то муторно стало. Я говорю:

«Не надо, парни…»

А Рубик:

«Ты чё тормозишь? Зря, что ли, в крапиве маялись? Щас своротим большую бандуру и — до хаты…»

Я опять говорю:

«Не надо…»

А он:

«Сознательный стал, гнида? Ребя, давай привяжем его к этому надгробью, пусть посидит здесь до ночи…»

Мокрый и Шапочкин — они всегда готовые, что Рубик велит. И ко мне… Совсем тупые: Матуба — то рядом гуляет. Я кликнул… Матуба, он добрый, но не тогда, когда тянут на меня. Ну и вот… Матуба, помнишь?

Матуба подмел хвостом половицы: видимо, помнил.

— Мы потом вроде бы помирились, но уже не так, не прочно, — вспомнил Квакер. — Рубик в бизнес ударился: вздумал добывать в логу коноплю да продавать мелким «лаборантам». На этом и погорел, чуть не поехал в закрытое учебное заведение. Папочка спас…

Все понимающе помолчали. Федя спросил:

— А чья плита, ты так и не разглядел?

— А оно мне надо было тогда? Ну, лежит младенец, и пусть… Мир праху… Теперь побываю, посмотрю.

— Побывать надо бы всем, — вдруг тихо сказал Никель.

К остаткам древнего Затуренского кладбища пошли следующим утром. Пешком. Квакер сказал, что на великах можно застрять в зарослях, да и Матубе трудно поспевать за теми, кто на колесах. А он, Матуба, в таких экспедициях — не лишний.

Не было в компании только Бруклина — он накануне сказал, что «предки уволакивают меня в гасиенду знакомых, семейная повинность».

Прошли через высоченный мост, под которым впадала в большую реку говорливая Туренка. Обогнули вдоль зубчатых стен похожий на крепость монастырь. Ваня то и дело задирал голову к горящим на солнце куполам — ну, прямо русская народная сказка. От золотых зайчиков — зеленые пятнышки в глазах. За монастырем начались деревянные улочки, на которых Ваня еще не бывал. Столько резьбы на домах. Может, есть еще и работы Павла Кондратьича?..

Над заборами стояли черные высоченные ели…

Дальше потянулись штабеля бревен с нависшими над ними эстакадами, ангары с лодками на крышах, какие — то строения с башенками, похожими на пароходные рубки. Сильно запахло мокрой древесиной, горькой корой.

— Это старый ДОК, — шепнула Ване Лорка.

— Что?

— Деревообделочный комбинат…

«Я столько всего еще не знаю в Турени…» — подумал Ваня.

За доком попали к излучине реки, от нее по ржавым рельсовым путям взяли влево, оказались между заброшенными кирпичными корпусами, перешли вброд ручей по имени Бархотка, продрались через поросшую исполинским репейником пустошь и наконец вышли к высоким полусухим березам.

Все было, как рассказывал Квакер.

Среди берез был виден каменный обелиск. Вернее, его верхушка. Внизу непроходимо переплелись шиповник, все тот же репейник и похожий на мангровые заросли ольховник. Среди этой чащи, конечно же, коварно гнездилась крапива нескольких сортов.

— Мамочки! — сразу завизжала сунувшаяся вперед Лика.

— Пусти! — сурово велел Тростик, подобрал палку и, сцепив зубы, начал прорубать для Лики проход. Остальные мальчишки тоже нашли палки и врубились в джунгли (и Ваня тоже взвыл «мамочка!», только про себя).

— Лорка, не суйся в сторону, иди точно за мной.

— Я точно, только… Ай!

Все — таки пробились. Расчесывая ноги, встали перед обелиском. На нем было много имен с одинаковой фамилией: «Максаровъ», «Максарова». Рядом с памятником лежало несколько чугунных и каменных плит. Тоже Максаровы. Ваня — из уважения к семье, которая воспитала Гришу Булатова — попытался прочитать все имена, но было их слишком много. А Квакер поторопил:

— Идите сюда… — Он окликал ребят со стороны. Раздвигал кусты в нескольких шагах от них. — Смотрите, вот…

Но смотреть пока было нечего. Маленькую плиту почти целиком закрывала трава с зонтиками желтых цветов. Цветы и стебли не стали рвать, лишь сильно раздвинули, чтобы прочитать буквы. Наклонились над чугуном. И стали разбирать полусъеденную бурыми лишаями надпись.

Вот что было на плите:

А ниже, под похожей на снежинку звездочкой, было написано еще:

Лорка вдруг встала на край плиты коленками и принялась ладонями стирать с чугуна пятна и пыльный налет.

— Подожди… — шепнул Ваня. Сломил в сторонке несколько ольховых веток. Стал обметать плиту. Потом выпрямился.

Все стояли и молчали. Федя и Андрюшка вдруг разом, как по команде, перекрестились. И Никель