капитальной важности у него оставались считанные секунды.
— Давно мадам Фламан твоя любовница?
Он провел рукой по лицу, взъерошил волосы, поднялся и остановился посреди комнаты.
— Отвечай.
— Я сплю с ней уже несколько лет, но она не то, что называют любовницей.
Молчание. Не видя Беби, он повернулся к ней. Она не пошевелилась, не вздрогнула. Ответила на его взгляд легкой усмешкой.
— Вот видишь!
— Что я должен видеть?
— Ничего! Я всегда думала, что она из тех женщин, которых ты любишь.
— Все зависит от того, чем эта любовь вызвана, — резко отпарировал он.
— Верно. Я почувствовала это с первого дня, потому и стучусь, входя к тебе в кабинет.
— Если хочешь, я расстанусь с ней.
— Зачем? Прежде всего, она не виновата. Вдобавок, тебе потом понадобится другая.
Странное ощущение! Франсуа чувствовал себя как бы раскованным, и в то же время в сложившейся ситуации было нечто необычное, тревожащее его, словно он шел по зыбкой почве.
Беби была такой спокойной! Но разве не она хотела выйти за него замуж? Или она не знала?…
— Феликс в курсе? — спросила она, нанося на лицо ночной крем.
— Должно быть, догадывается. Мы о таких вещах не говорим.
— А…
К чему это «а»?
— Ее муж ничего не знает?
Франсуа ощутил еще большую неловкость. Муж ее был телефонный монтер. Добрый малый, усатый, как папаша Донж. Несколько раз ему случалось чинить линию на заводе, и он работал в кабинете, когда там находились его жена и Франсуа.
— Ну вот, месье Донж. Думаю, теперь больше не испортится.
Он протягивал широкую руку, избегал из деликатности прощаться с женой и лишь слегка подмигивал ей.
— Нет, он ничего не знает.
— И тебе безразлично, что вечером, в постели этого человека…
— Она занимает в моей жизни гораздо меньше места, чем ты думаешь. Расскажи я тебе…
— Что?
— Ничего. Это слишком смешно.
— Говори. Мы же теперь товарищи.
— Я никогда не звал ее по имени. Я его не знаю. Сразу после этого, не дав ей перевести дух, я диктую.
Беби смеялась. Франсуа не видел ее лица, склоненного над туалетным столиком, но слышал ее смех и, удовлетворенно улыбнувшись, снял ботинки.
— Видишь, дорогой, как мало это для меня значит. Тем более, что я женщина не твоего типа. Признайся, так ведь?
— Смотря о чем. Верно, что ты никогда не умела и, наверное, никогда не научишься заниматься любовью. Но в жизни не это главное… Ты на меня не сердишься?
— За что? Ты был откровенен.
— Разве ты меня не просила об этом?
— Просила.
В ту минуту Франсуа подумал, не допустил ли он промах. Что тогда? А, тем хуже для нее! Это ведь она потребовала откровенности.
— О чем ты думаешь? — спросил он, укладываясь.
Они купили уже новые кровати, две одинаковые кровати современного образца, заказанные Беби. Спальня стала светлой. В ней ничего не осталось от старого дома.
— Ни о чем. Впрочем, о том, что ты сейчас говорил.
— Тебе грустно? Ты огорчена?
— Не из-за чего мне огорчаться.
— Если ты настаиваешь, больше это не повторится. Бывает, я до нее не дотрагиваюсь помногу дней, а то и недель. Потом, в одно прекрасное утро, без всякой причины…
— Понимаю.
— Не можешь понять: ты не мужчина.
Она ушла в только что оборудованную ванную. Туда вела одна ступенька вниз. В этом доме всегда приходилось спускаться по ступенькам и ходить запутанными коридорами. Беби долго оставалась в ванной, и Франсуа забеспокоился. У него мелькнула мысль, что она, наверно, плачет. Он чуть было не пошел посмотреть, но, поколебавшись, отказался от своего намерения из боязни возможной сцены.
Он поступил правильно: она возвратилась с сухими глазами и бесстрастным лицом.
— Спокойной ночи, Франсуа. Давай спать.
Она поцеловала его в лоб, легла и сразу потушила свет.
Когда он обернулся, кладовщик и мадам Фламан уже выносили картотеку и пишущую машинку. Франсуа посмотрел на них, как посмотрел бы на неодушевленные предметы, но вопросительный взгляд Феликса выдержал хуже.
— Как договор с «Обществом европейских отелей»? — спросил он, чтобы не молчать.
— Подписал на прошлой неделе. Пришлось дать десять тысяч управляющему, который…
— Хватило бы и пяти, — отрезал Франсуа, словно хотел сорвать дурное настроение на ком угодно, пусть даже на брате.
Потом машинально распечатал письмо Ольги Жалибер:.
У Ольги Жалибер была тринадцатилетняя дочь, замкнутая и колючая. На Донжа она смотрела с ненавистью, словно все уже понимала. Впрочем, как знать, не догадалась ли она. Мать почти не таилась от нее.
