густой листвой, на мгновение исчезло, провалилось в никуда, оставив его голым, одиноким и беззащитным.

Алёна потянула носом воздух, густой и сладкий, как патока, и Макар тут же вернулся обратно, на маленькую поляну, угревшуюся за пазухой живого леса. Откуда-то он знал совершенно точно: пока она рядом сопит, дышит, ворчит и возится, он должен быть спокоен, собран, бодр и готов ко всему. Даже к самому худшему. Чувство полной от нее зависимости всех его действий и даже эмоций не окрыляло, но и не угнетало. Оно просто наполняло его, как воздух наполняет шар, превращая из кучи прорезиненной ткани в инструмент с идеальной формой и ясным предназначением.

Впрочем, сейчас предназначение не требовало от него ничего героического, разве только воды, пищи и охраны. Макар двинулся вокруг поляны, теперь уже с осознанным вниманием вглядываясь в буйство растительной жизни. Интересно, что из этого можно есть? От выбора глаза разбегались. Практически на каждом растении среди листьев, чешуй, ворсинок и прочих форм вегетации виднелись ярко окрашенные округлости, столь приятные взгляду проголодавшегося путника. Макар, конечно, предпочел бы отбивную побольше, но фрукты тоже ничего. Он нацелился на густо-желтый с малиновым бочком плод вроде банана, но с утолщением на нижнем конце. Висел плод низко, руку протяни. Макар протянул. Пальцы схватили пустоту. Макар сморгнул, ничего не понимая. Вот же он, банан проклятый, висит себе как ни в чем не бывало в паре сантиметров от руки. Он передвинул руку. Банана не было. То есть был – но опять не в горсти у голодного Макара, а между листьями. Соблазнительный и доступный. Повернутый все тем же призывно подрумяненным боком. Макар заскрежетал зубами и погрузил обе руки в зелень. Его закоротило. Под хохот Алёны и недоуменное квохтанье черта, окруженный плодами всех мастей, он снова и снова стискивал пальцы в кулак, охотясь за тем, единственным.

Банан сдался первым. В промежутке между двумя Макаровыми бросками он с недовольным писком соскользнул с ветки, промелькнул между листьями и, совершив немыслимый кульбит, вонзился в землю узким концом. Утолщение, оказавшееся вверху, чмокнуло и приоткрылось. Трудно было сказать, что отверзлось перед Макаром, глаз или рот. Что бы это ни было, выражение оно имело самое недовольное. Желтое туловище почмокало губами – или, может быть, веками – и принялось энергично извиваться. Несколько движений – и все оно ушло в землю, только рыхлый холмик остался. А Макар остался стоять, глазея на кучку земли под ногами. Алёна хлопнула его по плечу:

– Ну что, добытчик, удрала твоя добыча? Нарвал бы лучше фруктов, что ли. Они хотя бы не уползут.

– Сама бы нарвала, – проговорил Макар и медленно перевел взгляд на пустую ладонь.

– Так я и нарвала, – с неожиданным дружелюбием откликнулась девица. – Во, гляди, какая дынька!

И предъявила нечто голубовато-зеленое, округлое, с выростами вроде юбочки.

– Это скорее патиссон. Только малость волосатый.

– Какая разница! Он висел, я сорвала. Пахнет вкусно, понюхай.

Макар наклонился к подозрительно спокойному плоду, принюхался.

– Ну не знаю. Приятно, но не едой. На духи похоже.

Алёна выразительно фыркнула:

– А ты чего хотел? Сала с чесноком?

– Ага... Стой!

Макар прижал ухо к шероховатому боку.

– Там внутри треск какой-то. Возня...

– Сам ты... Возишься и трещишь! Ну что там еще?

Алёна поднесла добычу к уху, и недовольное выражение сменилось озадаченным.

– Нож есть у тебя? – спросила она чуть дрогнувшим голосом, и Макар в который раз подивился ее решительности. – Доставай, посмотрим. Ой!

Плод, мирно лежавший у девушки в ладонях, вдруг подпрыгнул, будто понял, что ему грозит, и сам собой развалился на четвертинки. Были они мясистые, губчатые, а в середине открылось чашеобразной углубление, полное пыльцы. Оттуда, из пушистой шевелящейся массы, одна за другой стали выныривать полупрозрачные фигурки с мельтешащими за спиной крылышками. Крылышки были не бабочкины и не стрекозиные, больше всего они напоминали радужные крылья колибри, едва различимые из-за бешеной скорости взмахов. Трещали они до крайности раздраженно. Две, три... Еще две! Создания суматошно перемещались вверх-вниз над рыхлой сердцевиной плода. Наконец оттуда выплыла последняя, сонно потягиваясь. Остальные окружили ее, и вся стайка, напоследок пугнув сначала Алёну, а затем и Макара дружным броском в лицо, поднялась выше и стремительно унеслась в чащу.

Алёна прочистила горло.

– Не знала, что у фей такие короткие ноги...

– Что это было?

– Просто до смешного короткие. И еще, кажется, кривые.

– Нет, я имею в виду, что это было на самом деле, – допытывался Макар.

Алёна аккуратно опустила покинутый плод на землю. Разогнувшись, взяла Макара за руку и крепко стиснула. Лицо у нее стало белым, глаза дикими.

– Я это чуть не съела.

– Ты ведь не знала!

– Видишь ли, я собиралась это съесть.

Макар, не зная, что делать, неловко погладил ее по плечу. Плечо, шея, лицо, губы – все было совсем рядом, и некто решительный, лихой и самоуверенный, живший, оказывается, у Макара глубоко внутри, четко выдохнул: «Давай, целуй ее». Этот некто не чувствовал голода и не ведал страха. И был, конечно, прав. Но Макар совсем его не знал, а мама в раннем детстве научила его не разговаривать с незнакомцами. Поэтому вместо единственно правильного и такого естественного поступка он еще раз по-товарищески погладил Алёну по плечу и отступил. Теперь он вновь видел не линию щеки и губы, а все Алёнино лицо целиком – уже не белое, а почему-то красное до самых волос, с золотистыми бровями, недовольно сведенными.

– Черт опять чего-то добыл, – проговорила она, глядя мимо Макара в середину поляны.

Он обернулся. Их верный слуга и товарищ возбужденно скакал над порядочной грудой плодов всех форм и расцветок. Бестолковые хозяева, не глядя друг на друга, направились к месту пира.

– Молодец, – похвалила Алёна, усаживаясь в траву.

Обезьянья морда крылатого существа растянулась в улыбке, обнажившей полный ряд зубов. Зубов было много, все больше клыки. Макар невольно поежился.

– Не бойся, – бросила Алёна, будто прочитав его мысли. – Видишь, он хороший, кормит нас.

– Ага, вот откормит как следует и... Погляди, какие у него зубы.

– Какие?

– Плотоядные. Как он будет весь этот силос жрать?

Макар тем не менее сел и воззрился на гору подношений. Присмотрев самый безобидный с виду фрукт, он крепко схватил его и, помедлив самую малость, решительно откусил.

Дальнейшее живо возродило в памяти Макара раннее детство, когда он в первый и последний раз в жизни отведал бабушкино фирменное блюдо из острого перца, слегка разбавленного фаршем и баклажанами, которое та именовала мусахаем. Мусахай, помнится, обладал порабощающим душу ароматом и свойством прожигать насквозь танковую броню, сложенную вдвое. То, во что Макар вгрызся сейчас, благоухало не чесноком, а чем-то вроде ванили, но с легкостью могло бы вступить в те же реакции с танковой броней. Сначала Макар просто сидел, выкатив язык и глаза. Потом завыл и повалился в траву. Черт, будь он неладен, по-бабьи всплеснул лапищами, метнулся к пострадавшему... Вновь от него... Наконец сообразив, что надо делать, припал к земле посреди поляны. Сквозь потоки слез Макар различил, как он охлопывает землю ладонями, что-то бормоча. И вдруг из-под разошедшихся ладоней показался хрустальный росток родника. Вода растеклась лужицей, нащупала уклон и уверенно побежала сначала струйкой, потом ручейком. Макар подкатился к воде, зачерпнул горсть и метнул в опаленную пасть. Черт умильно наблюдал, как он пьет, отфыркиваясь, что твоя лошадь.

Когда Макар отвалился от ручья, зверь уже очистил надкушенный им плод и подал на ладони, преданно заглядывая в глаза. Макар предпочел бы не рисковать, но как было его обидеть? Под едкой коркой оказалась прохладная сладковатая мякоть, тающая во рту.